Самая подходящая леди (ЛП)

— Вот улетаю я. Душа моя на небесах. Луна, прими, вот твой летун.

Луна, как оказалось, отвлеклась, так как мистер Лир не шевельнулся, пока Пирам пристально на него не взглянул. Наконец, мистер Лир поспешно удалился со сцены, а Пирам приподнялся, чтобы выдать заключительную речь.

— Вот умираю, умираю, умираю, умираю, умираю!

На сцену примчалась Фисба и тотчас же заметила фигуру Пирама, хотя трудно было его пропустить, учитывая торчавший прямо из подмышки нож.

— Ты спишь, любовь моя? — Она опустилась на колено и потрясла Пирама. — Что, умер, голубок мой?

— Разве это не напоминает «Ромео и Джульетту»? — спросила Кэролайн у Гвендолин.

— Сама я предпочитаю истории со счастливым концом, — ответила та.

— Я тоже! — подхватила Кэролайн и захлопала в ладоши. — А нельзя ли устроить для нас счастливый конец? Пожалуйста.

На мгновение на подмостках воцарилось молчание.

— Я что, сказал, что плащ запятнан кровью? — вскричал, садясь, Пирам. — Должно быть, Фисба принесла с собой кувшин вина. О, Фисба, дай испить глоток!

Фисба проворно вскочила, любезно пнула кинжал так, что тот отлетел за кулисы, и подняла Пирама на ноги.

— Испей вина с моих ты алых губ, — с невесть откуда взявшимся красноречием произнесла она.

— Живу, живу, живу, живу! — прокричал Пирам.

— Люблю… люблю… люблю… люблю, — вторила Фисба, кидаясь Пираму в объятия.

— Вот и счастливый конец, — со вздохом подытожила Кэролайн.

В начале вечера среди зрителей собрались те, кто, вероятно, ожидал, что пьесу сыграют из рук вон плохо.

А на деле же под конец, когда актеры вышли на финальный поклон, публика стоя криками выражала свою признательность.

Особенно Кэролайн.

Которая на всю жизнь запомнила празднование своего двадцатипятилетия и всегда рассказывала мужу, а потом детям, а впоследствии и внукам, что это был самый романтичный вечер в ее жизни. И о пьесе, по сути созданной для нее, Кэролайн. О лучшем подарке, который когда-либо преподнес ей муж.

— Ты просто не понимаешь, — будет говорить она снисходительному, но недоверчивому Пирсу в каждый свой день рождения. убыцшу — Там было о жизни, и смерти, и любви…

— И утке? — всякий раз будет спрашивать он.

— Вот она, волшебная тайна жизни и искусства, — скажет она, вздыхая. — Ты просто должен признать: нам не предназначено понять все.

— Одно я точно понимаю, — будет говорить он, притягивая ее поближе.

И она улыбнется ему, потому что подарок, который он дарил ей на двадцать пятый, и на тридцатый, и на пятидесятый, и на семидесятый день рождения, был всегда один и тот же, и оба они о том знали.

Ведь самый лучший подарок — любовь.