Самая страшная книга 2019

Не раздумывая, Болд обнажился по пояс, обнял дрожащую Алену, притиснулся к ней, согревая. Он массировал спину, шею, тер, щипал, тряс, словно куклу: «Только не умирай!» Месил как тесто большие мягкие груди, напряженный живот, мерзлые бедра. И возликовал: женщина оттаивала постепенно, расслаблялись мышцы, растворялись под кожей узелки. Решив, что опасность обморожения миновала, он укутал ее в полушубок, лег рядом, стуча зубами. Гладил и говорил по-монгольски, что спасет ее, а в горловине грота мрак перемешивал щебень и песок и вспыхивали молнии.

«Ведь ночь ее еще не пришла», – подумал Болд.

Ночью стало много хуже. Демоны пустыни явились в долину крушить и уничтожать. Все двадцать семь ртов Аврага Могоя исторгали сводящий с ума вой. Змееголовые мангусы шипели, топча стоянку, неупокоенные чонгоры рыскали, вынюхивая жертв.

Алена очнулась и застонала.

– Нога!

Правая ступня женщины опухла. Вывих? Перелом?

– Больно, – выдохнула Алена.

– Лежите смирно. Я перебинтую.

Он вынул нож и вслепую вспорол майку. Положил на травмированную стопу холодный компресс. Алена ойкнула. Болд замотал ногу и закрепил над щиколоткой узел.

– Что случилось? – спросила женщина.

– Вы упали в ручей. Мне пришлось снять мокрую одежду.

– Богдан мертв.

Она констатировала факт. Без надрыва, без слез. Хотелось бы ему видеть ее лицо.

– Знаю, – сказал Болд. – Ваш муж посмотрел на олгой-хорхоя. И не выдержал увиденного.

– Это был он? Червь из легенд?

– Вы сами видели.

– Да.

Она молчала, обдумывая, потом сказала:

– Хочется пить.

Болд поднес лоскутья майки, и Алена присосалась к ткани измочаленными губами, выцедила влагу. Если Ужас не уйдет в пески, а одежда высохнет, они умрут тут от жажды. В ловушке, в пятнадцати метрах от источника.

– Как вы очутились в лагере?

– Вчера я поехал от вас на север. Там, в низине, я встретил олгой-хорхоя. Он сожрал мою лошадь, а я спрятался в пещере. Прождал сутки. Началась буря, и он пропал. Я шел предупредить вас. Я видел, как Ужас убил Богдана. Мне жаль.

Она не отреагировала на соболезнования. Вместо этого сказала:

– Вы видели олгой-хорхоя. Но не погибли.

– Я видел его мельком. Туловище, а не глаза. Сразу отводил взгляд.

– Я тоже, – голос женщины дрогнул.

– Вы бежали к грузовику. Он достал бы вас в кузове.

– Я хотела вооружиться. Там есть лом и кувалда.

Болд уважительно хмыкнул.

– Вы спасли мне жизнь, Жан.

– Пока еще – нет. Но спасу. Обещаю.

В темноте зябко клацали зубы. Казалось, стены грота зарастают инеем. Болд опять улегся подле Алены, и она прижалась к нему маленьким замерзшим котенком. Он оплел ее ногами, стараясь не задевать раненую ступню, укрыл собой и, сцепившись, пленники пустынного червя провалились в беспамятство.

«Богдан умер. Богдана больше нет».

Алена жевала сырой рукав кофты и старалась вызвать в душе хоть какой-то отклик. Душа оставалась черствой, и она ненавидела себя за это.

Ни намека на скорбь. Точно не было десяти лет брака. Точно Богдан пришел и ушел, чужой мужчина, стертый песочным наждаком из жизни. Все мысли сосредоточились вокруг собственного спасения, и она бросила тщетные попытки сострадать.

Утро не принесло облегчения. Ветер, пусть и поутих, по-прежнему махал в горловине пыльными крыльями. Тусклый свет проникал в нору. Алену посетила странная мысль: червь убил солнце, мертвое солнце остывает, и скоро будет сплошная тьма, днем и ночью.

Ступня распухла, малейшее движение вызывало острую боль. Нора была не теплее морозильной камеры, но Болд, проигнорировав увещевания, отдал ей свои штаны.

Алена вообразила, что могла очутиться в гроте одна, без Болда, без его защиты и заботы, и ужас сковал ледяной коркой.

– Жан…

Монгол поднялся. Свитер из верблюжьей шерсти доставал ему до середины бедер. Ноги были мощными, будто колонны, «незыблемыми», – подумалось Алене.

– Жан, ты куда?

Он не ответил. Прокрался к выходу, вжавшись в камень спиной.

– Не надо…

– Я краем глаза.

Представилось: вот он падает, лицо искажено страданием, кровь хлещет из глазниц. Она вспомнила фонарь, ткнувшийся в труп Богдана. Припорошенные песком дыры, глядящие на нее с укоризной.

– Жан! – Алена стиснула кулаки так, что ногти впились в ладони.

– Оно там, – сказал Болд, отворачиваясь. – Караулит нас.

По позвоночнику побежали мурашки.

– В лагере?

– Нет. У барханов. Я вижу лишь хвост.

– Оно большое?

– Не думай об этом.

Болд сел в двух метрах от Алены. Стал дробить лезвием ножа камушки. Желваки его ходили ходуном.

«Спаси нас, миленький», – мысленно попросила Алена. А вслух проговорила:

– Тебя не было дома двое суток. Разве жена не станет тебя искать?

– Только через неделю.

Информация отозвалась всхлипом. Голод уже ввинчивался в нутро, грыз кишки.

«Мы умрем от жажды и голода или выйдем, отчаявшиеся, чтобы взор гигантского червя оборвал муки».

– Больно?

– Да, – она зыркнула на перебинтованную ступню. – Расскажи мне что-нибудь, пожалуйста. Болд печально улыбнулся в бледном свете.

– Хочешь, я расскажу, как отец охотился на гюрзу?

Она кивнула, устраиваясь поудобнее в полушубке, абстрагируясь от реальности.

Вечность спустя снаружи стемнело, и с озлобленным ветром пришли холод и песок.