Но летом от Александровых отвернулись друзья. Ее опора, ее отдушина. Клеймо предательницы пульсировало на лбу. Она так надеялась, что экспедиция все исправит, у нее будет шанс объясниться, вымолить прощение. Но она оказалась в ловушке. Сперва изолированная наедине с человеком, которого презирала. Потом – в сердцевине бушующей бури.
Растерзанная палатка пронеслась сбоку. Прокатился пустой ящик. Дезориентированная, Алена брела вслепую. Насыщенный пылью воздух душил. Шквал сбивал с ног.
Где этот чертов грузовик? Куда подевался Богдан?
Она замешкалась, определяясь с маршрутом. Закрыла рот рукавом. Натягивать капюшон было бесполезно, ветер немедленно сдергивал его. Икры под штанинами задубели, пальцы сводила судорога. Стихия закручивала юркие смерчи. Казалось, Алена сама заперта в смерче, как в телефонной будке.
– Богдан! – Ветер заглушил зов.
Удерживая равновесие, она двинулась в клокочущий сумрак. Перпендикулярно тропке прокатился фонарь.
И уткнулся в барьер. Барьером был Богдан.
Желудок Алены скрутило, и колени яростно затряслись.
В памяти всплыло диковинное слово: «олгой-хорхой».
Жан, симпатичный и дружелюбный, верно, не подписавший за жизнь ни одного доноса, говорил: «Столкнешься с ними взглядом, и глаза закипят в глазницах».
Богдан лежал на черной гальке, черная кровь струилась по вискам, вытекая из дыр, в которые превратились его глаза. Рот был посмертно открыт и напичкан песком.
Алена, не издав ни звука, кинулась прочь. Не гибель мужа заботила ее сейчас. А то, что убило Богдана. То, что кралось за песчаной завесой.
Периферийным зрением женщина засекла справа от себя продолговатую громаду. Вздыбившуюся во мраке тушу, много больше грузовика. Сыпануло щебнем. Тварь громоздилась у скальных откосов. Длинное тело, плоть от плоти монгольской ночи.
Олгой-хорхой наползал.
Оружие! – засигналил внутренний голос. – Что-то, чем можно обороняться!
Предполагалось, что охотничьи ружья привезет Грановский. В лагере были ножи, кирки, ломы, зубила, но все они лежали в грузовике, а тот словно сквозь зем…
Она взвизгнула, едва не налетев на АМО. Колеса утонули в наносах, машина скособочилась. Алена прокляла себя за то, что не научилась водить. К тому же она понятия не имела, где ключи и насколько завяз грузовик.
Разорванный тент трещал и хлопал в агонии. Она оглянулась, ожидая увидеть увенчанные острыми пластинами морды переплетенных кольчатых червей. Разверстые пасти, крест на всем, что она знала о зоологии и палеонтологии.
Но смерть затаилась, потешаясь над добычей. Алена метнулась вдоль борта, воюя с ветром. За треском брезента отчетливо слышался иной треск, и что-то двигалось сквозь буран, быстро, целенаправленно, отрезало путь к кузову.
– Не оборачивайся!
В смерче сформировалась человеческая фигура. Лицо было замотано платком, но она узнала осанку и голос.
– Жан!
– Не оборачивайся, – повторил Болд глухо. – Оно ждет, когда ты посмотришь на него.
Алена кивнула, отдавая себя на милость ангелу-хранителю.
Позволила слезам пролиться, омыть засоренные глаза.
– Над ручьем есть грот. Оно не заберется туда.
Болд схватил женщину за руку и увлек за собой. Алена вперилась в землю. Шквал хлестал песком, тащил назад, к бугрящейся в хаосе твари.
Журчание ручья слабо пробивалось сквозь вой. Алена карабкалась на каменные полки, боясь упустить проводника. Порыв ветра сокрушительной силы обрушился на людей, заставил скорчиться. Подошва скользнула по тверди, камень предательски завибрировал.
– Жан!
Алена рухнула в бездну, в раззявленную пасть олгой-хорхоя. Боль прострелила голень. Тело погрузилось в кипяток.
Болд видел, как Алена сорвалась. Как полетела вниз с уступа. Молясь своим богам, он ринулся к краю полки. Прямо под ним был полузасыпанный ручей. Женщина брыкалась в ледяной воде. Так мучимый кошмарами человек барахтается на скомканных простынях.
Стараясь не смотреть по сторонам, Болд съехал по склону. Во мгле вспыхивали и ветвились электрические щупальца. Червь кутался в бурю, как в царскую мантию.
Гуталы мгновенно промокли. Болд схватил женщину, вырвал из убийственного плена. Отяжелевшие косы раскачивались маятниками. Вода стекала с куртки. Посиневшие губы вяло шевелились.
Болд закинул Алену на плечо и, собрав силы в кулак, бросился вверх.
Судя по молниям, Ужас подполз вплотную к скале и гнездился у подножия. Голодный, свирепый, слишком огромный, чтобы уместиться в каменном кармашке.
Грот представлял собой округлую залу, уходящую метров на десять в глубь скальной породы. Болд оттащил Алену к дальней стене, посадил и принялся стягивать с нее набухшую от воды одежду. Женщина слабо мычала. Он поднял ее руки, снял свитер, сорочку, майку, тоже мокрую, бюстгальтер. Рванул штаны. Тело источало холод, словно ледяная статуя, и на ощупь было таким же.