Самая страшная книга 2019

– Олгой-хорхои – это такие здоровенные червяки. Они производят яд и электричество и очень опасны для человека. Столкнешься с ним взглядом – глаза закипят в глазницах. Животные чувствуют приближение олгой-хорхоев и избегают их маршрутов. Говорят, их приход предвещает беду. Войны, катастрофы. Червей видели тут, когда маршал начал отбирать у аратов скот и расстреливать монахов. И двадцать лет назад, когда китайцы заняли Ургу. И до этого, когда была чума.

Богдан ухмыльнулся, поболтал жидкость во фляге:

– Вы же понимаете, Жан, что это просто байка?

– Мой отец застрелил из ружья детеныша олгой-хорхоев, червь был крупнее осла. А встреть отец взрослую особь, я не родился бы на свет.

Болд встал, поблагодарил за пищу.

– Будет буря, – сказал он, как пес принюхиваясь, и Богдан механически потянул воздух ноздрями, но почуял лишь аромат головешек и сивушный запах. – На вашем месте я бы подыскал хорошую впадину для укрытия.

Он ускакал, оставив туман в голове Богдана. Алена собиралась к своим сланцам. Богдан поймал ее, обвил талию. Ощутил, как напряглось женское тело.

– Ты пьян с утра, – железные нотки в голосе жены заставили разжать объятия. Показалось, что она сейчас ударит его геологическим молотком.

– Да я же так, за компанию. Я – как стеклышко.

«Тверже камней своих», – подумал, провожая жену взором.

Хмель быстро испарился, во рту стало сухо, на сердце – тяжко. Он шел, пиная песочные наносы.

«Ну, найду я скелет, дальше что? Сам я с ним ничего не сделаю. Где экспедиция? Где профессор? Где наши парни-сибиряки с ломами и лопатами? Глупостями занимаемся вдвоем».

От скуки он принялся угадывать в кочующих над скалами облаках знакомые формы. Верблюдов, крокодилов, автомобили. Бросил развлечение, узрев в брюхастом облаке анфас Одоевцева, своего бывшего коллеги.

Пропал Одоевцев, а Богдан занял его место на кафедре…

Перед сном он похвастался припрятанной зубной пластиной.

– Гляди! Акулья. А теперь, Изотова, вопрос, – он назвал ее девичью фамилию. – Откуда акулий зуб? Моря здесь не было никогда.

– Меловые акулы обитали в пресноводных бассейнах, – отчеканила она.

– Браво! – он зааплодировал. – Ты заслужила пятерку и маленький поцелуй.

Снова она отшатнулась. Ошпарила брезгливостью.

– Я устала.

– Да в чем я провинился, Ален? Зачем ты со мной так?

– Ты знаешь.

– Не знаю!

Жена отвернулась к трепещущей холстине палатки.

– Из-за Одоевцева, да?

Она молчала. В мыслях тощий, аки глиста, Натан Одоевцев протирал линзы круглых очков и скрежетал:

– Вам, Богдан, в Монголию путь заказан. Вы если закладывать за воротник не перестанете, вовсе окажетесь без работы.

«Сволочь, – цедил про себя Богдан, – ты ребенка не терял, не видел, как из любимой жены кровь хлещет, нет у тебя жены, Натан Аркадьевич, и плакать никто о тебе не будет».

Одоевцев – редкость для палеонтологов! – верил в Бога и носил на шнурке крестик. Копая на Поволжье, упорно нарекал город Чапаевск прежним вражьим именем – Троцк. И квартира его была забита подозрительными книжонками.

– Ты донос подписал, – сказала Алена.

Плохо сказала, словно вынесла приговор. Богдан взвился:

– А мог ли не подписать, ответь?

Что ей этот Одоевцев? Она же презирала его при жизни! Слова доброго о нем не сказала! А кажется, что одна загогулина под честным докладом для нее страшнее обоих выкидышей!

– Мог бы, – буркнула Алена и затихла в гнезде.

Ветер выл и трещал.

Во сне Богдан шагал по бесконечной тропинке, мощенной панцирями вымерших черепах, а по бокам в клубящемся мраке ползли громадные туши и иногда вспыхивали электрические разряды.

Попрощавшись с Александровыми, Болд взял курс на север. Лошадь беспокойно озиралась, пряла ушами.

– Чувствуешь, чувствуешь, девочка, – бормотал монгол и трогал висящие на бедре ножны.

Сердце отплясывало в груди. Мнилось, что барханы преследуют его, лишь зазевайся – перемещаются по желтому полю.

Он не сказал ученым всей правды. Правда – она такова, что брякни ее, и будет обсмеяна, а как только потемнеет, обретет правда плоть и клыки и вопьется в глотку.

Его отец, выпив, часто говорил об олгой-хорхоях. Звал их кратко: Ужас. Ужас жил в отцовских историях, оттуда переселился в сны маленького Жанчивдворжийна.

Желто-серые кольчатые тела волочились под сверкающей луной, с тупых морд срывались электрические зигзаги, разряды, похожие на лапки насекомых, и морды кишели этими синими лапками.

Да, отец застрелил юного олгой-хорхоя, но другие твари отомстили ему. Жанчивдворжийну было семнадцать, когда отец пропал в пустыне.

Погоняя лошадь, он вспоминал отца, его улыбку, его ясные глаза. Мать Болда скончалась от укуса змеи в тысяча девятьсот втором, и отец был ему за обоих родителей. Позже появилась мачеха, Таня, она научила Болда русскому языку.

Будто вчера сидели за столом, отец и сын-подросток, и пили, один – вино, второй – чай. Таня подавала хуушуур, пирожки, мясной сок стекал по подбородкам, и мужчины смеялись. Если Таня наклонялась к столу, отец разгибался, точно пружина, и молниеносно чмокал ее в нос, и она хлопала его по плечу наигранно-возмущенно.

Болд обожал такие вечера.