Это письмо Саша смогла прочитать только поздним вечером, запершись в нужнике. Весь день ей не удавалось остаться наедине с собой: казалось, Маруся Дублянская, смешная и нелепая со своими остриженными волосами, нарочно старается находиться где-то поблизости, следит за ней и что-то подозревает. В последние дни все воспитанницы были несколько не в себе из-за происходящего, но Саша, бледная, с темными от недосыпания подглазьями, слишком задумчивая, не всегда способная вникнуть в то, что ей говорят, все равно выделялась среди прочих девушек.
«
Маленький кусок письма со словами «
Утром, еще до завтрака, дежурная классная дама повела Сашу к начальнице училища. «Неужели что-то открылось?» – обмирала Саша. Однако едва она зашла на холодеющих ногах в кабинет, как увидела у окна высокую фигуру генерала Абашева.
– Мадемуазель Руднева, вам позволено на несколько дней уехать домой, – бесстрастно произнесла начальница, сухая дама, бесконечно равнодушная ко всему, кроме прилежания учениц. – У вас дома несчастье.
– Твой отец при смерти, хочет видеть тебя, – в своей обычной холодноватой манере сказал Абашев. – Собирайся, поедешь со мной.
– Как, как… – залепетала Саша.
– Чахотка. Когда я его в последний раз видел, он лежал в жару и плевал кровью, но был в ясном сознании. Поторопись, если хочешь попрощаться с ним. Я жду тебя здесь.
Саша опрометью бросилась в дортуар, достала тетрадь, уже не заботясь, видит ли ее кто. Карандаш плясал в руке. Рисовать получалось плохо, еле вышли два смутно похожих на оригиналы профиля; ниже она скачущими буквами написала:
Швырнув тетрадь под матрас, Саша обняла себя за плечи, ее трясло. Прочтут ли пожелание? Исполнят ли? Не находя себе места, она вышла в коридор и услышала шум и топот. От кабинета начальницы раздавались крики:
– Кто-нибудь, позовите доктора!
«Получилось», – эта мысль всплыла посреди опустошенного сознания, будто утопленник из холодной реки. Но тут из кабинета выскочил генерал Абашев. Он остановился, уставившись на Сашу, затем выкатил глаза, замычал, стиснул одежду на груди побелевшими пальцами, со страшным глухим стуком рухнул на колени, и из его рта потоком хлынула кровь и рвота. Он упал лицом в пол, задергался, заскреб пол ногами, и крови под ним становилось все больше: целое кровавое море захлестнуло вытертый ковер; ткань, впитавшая кровь, выглядела черной, лоснящейся. Саша опрометью бросилась прочь и без чувств упала возле лестницы.
Почти трое суток она провела в лазарете в глубоком бреду. То ей чудилось, что пламя охватывает палату, то пол заливала свежая кровь; то Бергер наклонялся над ней, проводил указательным пальцем искалеченной руки по ее губам и произносил «милая, дорогая Саша»; то опускались сумерки и из темных углов прямо по воздуху выплывали гигантские рыбины с мертвыми глазами-лунами, с игольчатыми плавниками: они подплывали к Саше и выдыхали ей в лицо пепел.
Очнулась Саша от боли в правой руке. Поднесла к глазам ладонь и увидела, что в самую мясистую ее часть, возле большого пальца, воткнута тонкая костяная игла. Ничего не понимая, выдернула ее; тут же боль пронзила ногу, Саша до крови закусила губу: новая игла торчала уже из щиколотки. Мысли были тяжелые, неповоротливые, будто слипшиеся, зато боль – острой, требовательной. Понукающей.
– Какой сегодня день? – хрипло спросила Саша у нянечки, вязавшей в углу.
– Воскресенье, – ответила та.
«Письмо… Плата!» – спохватилась Саша. Она не ответила на письмо, а главное, она не оплатила по счету в тетради и даже еще не знала, какой счет ей на сей раз выставили. Судя по этим иглам, Абашева тварям было совершенно недостаточно либо его смерть не входила в плату.
Нужно было выбраться из лазарета, дойти до своей кровати в дортуаре, достать тетрадь (только бы ее никто не нашел за минувшие дни!). Нужно было расплатиться с тварями, пока их костяные иглы не истыкали сплошь ее тело, будто подушку для булавок.
Было воскресенье и, судя по умирающему свету в окне, вечер; значит, ученицы находились в зале для визитов, беседовали с родными, классные дамы присутствовали там же.