Самая страшная книга 2023

– Забери его к себе пожить, ладно? Ему сейчас нельзя одному оставаться. И обстановку лучше сменить, хоть ненадолго.

Рядом возникает Эдик и протягивает мне конверт.

– Мы тут собрали немного. Кто сколько смог. Подержи у себя. Оклемается – отдашь.

– Ладно.

Виталику я ничего не объясняю: просто сажаю в такси и везу к себе. По дороге прикидываю, достаточно ли дома спиртного. Кое-что я прихватил со столов, но сколько ему понадобится, чтобы отключиться? А там прокапать как следует, и можно будет подключать все, чем снабдил меня Дэн.

Виталик мне не нравится. Он каменно молчит и смотрит в никуда. Веселая ночка предстоит, однако…

Комната сразу делается маленькой, когда в нее вваливается Виталик. Тай шипит и бросается под диван. Двигаясь как статуя Командора, Виталик водворяется за столом и мертвым голосом говорит:

– Налей.

Я наливаю. Еще и еще. С каждым глотком лицо Виталика застывает все сильнее и сильнее.

– Почему, Серый? – Виталик не понижает голоса, хотя время к полуночи. – Вот скажи, почему именно она? Она, а не эта пигалица с татухой? Кожа да кости, а душа как гвоздями к телу прибита. Я ее вытаскивал, а Катя в это время… Налей!

Я наливаю, чтобы не отвечать на вопрос, на который нет ответа.

Почему этот, а не тот? Почему один опоздает на самолет, которому суждено взорваться в воздухе, а другой всеми правдами и неправдами купит на него билет – последний, между прочим? Почему мой прадед прошел войну от звонка до звонка без единой царапины, а его брат погиб в первом же бою?

Почему? А просто так.

Наконец Виталик отрубается. Я с трудом выволакиваю его из-за стола и тащу на диван, тихо матерясь сквозь зубы: он на добрых десять килограммов тяжелее. Кое-как укрываю его пледом, плюхаюсь в постель и засыпаю, едва коснувшись головой подушки.

Просыпаюсь от истошного кошачьего вопля. В темноте горят два красных пятна: глаза Тая. Огромный силуэт Виталика: он идет к окну. Четвертый этаж, внизу асфальт. Твою мать!..

Я хватаю кота и с размаху швыряю его в Виталика. Тай вцепляется ему в спину всеми четырьмя лапами, а когти у него острые. Виталик рычит от боли и неожиданности, и тут ему по ногам бьет брошенная мной табуретка. Остановить его, любой ценой остановить. Лучше сломанная голень, чем разбитый вдребезги череп.

Я успел. Виталик рушится ничком, а я наваливаюсь сверху и придавливаю ему горло коленом. Виталик хрипит, в стену стучат соседи. Хоть бы ментов не вызвали…

Срываю штору вместе с карнизом, полосую плотную ткань ножом. Связываю Виталика по рукам и ногам. Надежно фиксирую его на кровати и иду объясняться с соседями.

Утром Нина Ивановна холодна как лед.

– Всему есть границы, Сергей… – начинает она.

Я перебиваю ее: нет времени быть джентльменом. И коротко рассказываю, в чем дело.

– Ох… – только и говорит Нина Ивановна, и я замечаю, какая она все-таки старая. – Если что, у меня рассол от квашеной капусты есть. И бульон куриный.

– Спасибо, Нина Ивановна, может быть потом. Я его наколол всем, чем нужно. До вечера точно проспит, а там видно будет. Вы не посидите с ним немного? Мне в аптеку надо, тут рядом. Вы не бойтесь, я его надежно привязал. Если что – звоните сразу, прибегу.

Она молча кивает.

Когда я возвращаюсь в разгромленную комнату, Нина Ивановна сидит рядом со спящим Виталиком и гладит свернувшегося у нее на коленях Тая.

– Молодой совсем, а седой, – вздыхает она.

Да, светлая, проволочно-жесткая, курчавая шевелюра Виталика стала седой. А я и не заметил, не до того мне было. Но сколько же лет Нине Ивановне, если сорокалетний Виталик для нее молод? И почему все лицо у нее в келоидных рубцах? Их немного маскируют морщины.

Первое время при виде Нины Ивановны мне делалось нехорошо. Сразу представлялось, как эти рубцы выглядели, когда были свежими. Потом привык. Человек ко всему привыкает.

Тай спрыгивает с колен Нины Ивановны, подходит ко мне, топорща хвост, трется об мои ноги. Простил. Я чешу ему за ушами. Нина Ивановна напоминает про бульон и уходит к себе. Подвешиваю к форточке капельницу и принимаюсь за дело.

Эдик приходит вечером, оглядывает разгром и тихо свистит.

– Ну и ну… Бушевал?

– Чуть в окно не выбросился.

– Да уж… К Дэну повезем?

– Проспится, и будем решать.

Мы оба понимаем, что Витас нам не простит, если очнется в психушке.

Эдик распаковывает контейнеры с домашней едой, варит кофе по своему рецепту: с медом.

– Серый, ты не в обиде, что все это на тебя одного свалилось? У меня близняшки третий день температурят.

– Ладно тебе. А на работе как?

Рыжеватые брови Эдика съезжаются в одну линию.

– Все вроде норм. А вот один… не знаю, что и думать. Тяжелый, давно таких не было. Делаю все, что надо. А у него скачки какие-то. Ни с того ни с сего р-р-р-раз – и целая куча очажков исчезает, как корова языком слизала. При поступлении смотрел снимки: в легких живого места было. Ну, думаю, скоро на вскрытие идти. Нет, держится. И все вот такими скачками. Хоть статью пиши.

– Ну так и пиши.

– А я уже начал, по всем правилам. «Роман М., уголовник-рецидивист, диагноз…»

– И диагноз небось на полстраницы.

– Больше.

Виталик приходит в себя утром. Оглядывает комнату и спрашивает: