Самая страшная книга 2025

– Доктор, что это он такое делает руками? Как будто разворачивает что-то.

– Да, такое с ним бывает. Может, разворачивает, а может, развязывает. Или разрывает. Его руки – лишь отклик мыслительного процесса. И, честно сказать, это не самое странное, что они временами делают.

– Намекаете, что он хватал вас за…

– Нет, ничего такого я не намекала. И эта догадка характеризует скорее вас, чем моего пациента. А я хотела сказать, что иногда он растопыривает пальцы, как… ну, знаете, как вот эти люди с марионетками, на веревочках.

– Кукловоды.

– Да, именно. Как кукловод. Растопыривает пальцы, а потом вдруг резко сжимает кулаки и дергает руки на себя. При том что вообще он, как видите, очень заторможенный и резко ничего не делает. Только одно это движение. Словно, ну… кукловод, который… я даже не знаю…

– Который психанул?

* * *

Сентябрьское утро выдалось истинно осенним – сырое, туманное и в целом тошнотворное. Такое утро, в которое себя чувствуешь каким-то особенно ненужным, лишним. Ошибкой природы, да и сама природа недвусмысленно намекает, что совсем тебе не рада.

Марафон из-за тумана отменять не стали. Хотя если б они видели туман так, как видел его Шурка, то наверняка б передумали. То тут, то там сквозь белую пелену проступали оранжевые пятна. Будто две полупрозрачные занавески, покачиваясь, касались друг друга в разных, все время новых местах. Или же оранжевый мир примерялся к нашему, ощупывал его мириадами своих ложноножек, изучая, как чужеродный организм, проверяя на прочность.

Шурка косился на пятна и напряженно щурился – что-то готовилось. Когда его торжественно представили толпе как многократного победителя марафонов, коротко помахал рукой, глядя сквозь овации. А от каких-либо комментариев отказался и только поморщился на поднесенный микрофон.

Протяжный стартовый сигнал всколыхнул по меньшей мере целую тысячу пятен. Они вспыхнули повсюду, синхронно и тут же погасли, словно цветомузыка некоей всеобъемлющей дискотеки. И Шурка, оправив оранжевую бандану, побежал.

Он никогда не стремился бить рекорды, не пытался лидировать всю дистанцию. Предпочитал не выделяться настолько, насколько это вообще возможно, когда постоянно побеждаешь. Держаться до самого финиша третьим или даже четвертым и вообще в тени какого-нибудь пейсмейкера.

Сегодня таким пейсмейкером, то бишь лидером, задающим темп, был то ли олимпийский призер, то ли чемпион России. В общем, какой-то крепкий, жилистый парень в оранжевой майке, которого Шурка мысленно окрестил олимпийцем.

– Оранжевая майка лидера! – дурным голосом крикнул олимпийцу кто-то из зрителей с точки поддержки, явно надеясь засветиться в трансляции.

Шурка угрюмо покосился на источник звука – долговязого сопляка в черной толстовке с ярко-рыжей надписью «PROTEST». Оранжевые пятна вдруг просочились из тумана и облепили долговязого со всех сторон. Заскользили по одежде, впитались в надпись, расплылись внутри, просвечивая грудь, словно рентген. Пробегая мимо, потрясенный Шурка успел увидеть колотящееся сердце и метнувшийся из него наружу тонкий оранжевый кабель.

Одним концом кабель остался торчать в долговязом, а вторым, стремительно пронесшись по воздуху, врос Шурке в указательный палец, будто интернет к пальцу подключил. Расстояние между сердцем и пальцем росло, но кабель не рвался и даже не натягивался. Он был не здесь, не в этом мире.

На пункте питания Шурка, принимая бутылку воды из рук девчонки-волонтера, заметил на ее запястье оранжевый браслетик. И тут же вокруг полезли пятна – окутали, впитались, потекли внутри девчонки. По рукам, по венам, в грудь. Еще одно оголенное сердце и один кабель, приросший к пальцу. На этот раз к среднему.

А олимпиец все так же бодро бежал впереди и даже не подозревал, что из-под его оранжевой майки лидера уже просвечивает бешено бьющееся сердце, от которого тянется кабель к Шуркиному пальцу. К безымянному пальцу.

Пятна буйствовали, набрасываясь стаей голодных псов на все оранжевое. На жилеты сопровождающих велосипедистов. На кроссовки обогнавшего Шурку марафонца. На заколку девушки, бегущей сбоку, чуть поодаль. На бутылки на очередном пункте питания. Набрасывались и тут же просачивались в тела, обнажали сердца и прокидывали к Шуркиным пальцам все новые кабели. Их было уже тридцать девять, они переплетались друг с другом, теснились по несколько на одном пальце и возбужденно подрагивали. А Шурка только жмурился от восторга и ужаса одновременно, чувствуя, что связь с оранжевым миром сильна как никогда.

На очередном пункте поддержки какой-то гиперактивный зритель махал табличкой с надписью «Пот смоет твои грехи». Слова были написаны разными цветами, «грехи» – оранжевым, и пятна тут же замельтешили вокруг.

«Я не был жесток, я не бросался в драку, я никого не изводил, не прибегал к уловкам, не гневался, не преступал закона, не лгал, не убивал…»

Вспоминая все сорок два греха из исповеди отрицания в египетской «Книге мертвых», Шурка едва заметил, как к мизинцу присосался сороковой кабель.

– Здоров! – крикнул вдруг кто-то почти в самое ухо.