Самая страшная книга 2025

Охранник мощно толкнул мужика перед собой, прикрикнул. Тот уныло побрел к лестнице, опустив голову. Но через пару шагов остановился, развернулся к Карартыняну и со злобой прокаркал несколько слов, брызгая слюной.

Эдик помрачнел.

Пашка обхватил себя руками, растер плечи – он промерз до самых костей. Изо рта выплывали сгустки пара.

– Что он там еще вякнул? – поинтересовался Володя, провожая уходящих взглядом.

– А?.. – Карартынян как будто сначала и не расслышал вопроса, но потом встряхнулся и сообразил. – Да так. Сказал, что Харги заберет нас всех. Но меня в первую очередь. Эх, надо было ответить, что я польщен.

IV

Фадеев не соврал: следующим утром на стройку прибыли еще четыре хмурых охранника, им пришлось выделить отдельный вагончик, потому как в сторожку всей компанией они уже не влезали. Пашка выдохнул – не то чтобы местные мужики его сильно пугали, но все же спокойнее, когда знаешь, что ночью не притащится еще один псих с трупом оленя в мешке. Да и кто знает – на этот раз олень, а что потом? Во что они вообще верят?

Нет, Пашка хорошо знал эвенкийскую мифологию, их языческие верования, их обряды. Но никогда не слышал, чтобы тунгусы поклонялись какой-то плите и приносили ей в жертву животных. Что-то новенькое. Наверное, рассуждал он, это малочисленное племя, про которое все давным-давно забыли. Или помнили, но особо не лезли – живут себе люди в глуши, и пусть. Вот они и жили, пока не появился Фадеев со своей турбазой.

Карартынян вдоволь нафоткал плиту, Михаил Петрович отправил в город отколотый кусочек – передал через водителя, который привез новых охранников, – и созвонился с институтом. Теперь оставалось только ждать и заниматься разведочными шурфами.

Жара немного спала, но Пашу поразила другая напасть: окончательно озверев от комариной орды, он густо облился репеллентом. Кто ж знал, что у него на эту химию такая адская аллергия. Целый день он краснел и чесался, а Карартынян ржал как конь и упражнялся в остроумии: назвал его то красной девицей, то красноармейцем, то Павлом Красно Солнышко. Пашка злился, но молчал.

В обед, когда всей гурьбой заваливались в столовую, Паша заметил, что парочка охранников из новеньких бегут к въездным воротам. Чуть погодя к ним присоединился и Володя.

Карартынян тоже засек переполох.

– Опять концерт?! – весело сказал он и засеменил за охранниками, забыв, что еще пять минут назад стонал от голода на весь котлован.

Охранники, встав у ворот, переговаривались между собой. Напротив, метрах в десяти на дороге, устроился очередной мужичок. Он стоял расслабленно и как будто не собирался рваться на территорию, но на сторожей из-под густых темных бровей посматривал сурово.

Мужик был в простой серой куртке, штанах защитного цвета и потертых сапогах. Руки спрятал в карманы. Бородатый, черноволосый, весь какой-то заросший – неровные патлы свисали до плеч, прикрывали глаза. Его губы беззвучно шевелились, словно он напевал что-то себе под нос.

– Он уже с час тут стоит, – сказал Володя, увидев Эдика и Пашку. – Это как минимум. Я прикрикнул сначала, но ему хоть бы хны.

– А прогнать?

– Пробовали. В лес убегает, а потом опять сюда.

Двое из новеньких как раз вылезли за ворота и попытались зайти к мужику с разных сторон. Но тот ждать не стал – развернулся и галопом помчался в тень деревьев.

– Ну вот и что с ним делать?! – всплеснул руками Володя. – Стрелять, что ли? Совсем оборзели.

Пашка хмыкнул. Не на что тут смотреть, обедать пора. Стоит за оградой – ну и пусть себе стоит. Раз на стройку не лезет. Да и охранники здесь, если что.

Он уже успел порядком отойти от ворот, когда заметил, что Карартыняна рядом нет. Оглянувшись, увидел, что Эдик все еще стоит на въезде и тупо пялится в лес. Володя что-то ему говорил, но тот даже не кивал.

– Карик! Ты идешь или нет? – окликнул Пашка. – Жрать же хотел.

Эдик вздрогнул. Потерянно посмотрел сначала на охранников, потом на Пашку, тряхнул головой, словно сбивая сон.

– Задумался я! – брякнул он, когда догнал Пашку в столовой и уселся рядом. – Бывает.

– Чтобы ты, да задумался? – усмехнулся в усы Михаил Петрович, попивая компот. – Тебе несвойственно.

– Ага, – только и сказал Карартынян.

До вечера Пашка откровенно скучал – делать было совершенно нечего. Расчесы на теле уже не так донимали, профессор лениво шпынял практикантов, а Эдик необычно притих и молча рассматривал плиту.

Стемнело. В какой-то момент Пашке показалось, что Карартынян, все так же стоящий над плитой, бормочет что-то себе под нос. Он осторожно подкрался к лингвисту, неуклюже перелезая через колья и разметку шурфов, но уловил только самый конец фразы:

– Что там, то и здесь. Там и здесь.

Чуть не грохнувшись в очередную яму и чертыхнувшись, Пашка решил больше не таиться, позвал громко:

– Карик, ты чего там?!

– А?

Эдик обернулся, его взгляд забегал по сторонам, будто он сразу и не понял, кто его зовет. Фонарь, который провели к плите еще накануне, высвечивал его фигуру со спины, и с такого ракурса Карартынян казался выше и внушительнее, чем обычно.

– Ты чего там бормочешь, говорю?

– Да… Так. Не понимаю я. Ничего не понимаю.