Самарянка

– Мишань, сказать тебе, что мучит мою совесть? Нет, даже не то, что приходилось убивать «духов». На то и война, чтобы кто-то кого-то убивал. Мы с тобой солдаты, пешки в большой игре. Я так думаю, что если нам и придется держать ответ, то тем, кто отдавал  приказ убивать и послал на войну, отвечать придется намного строже. Не о том я, братко…

Он опять налил вина и выпил.

– Не дает моей совести покоя одна молоденькая горяночка, которую Фаттах, командир отряда, приказал… Ну… Поставить на карусель[57]. Пока она не скажет, куда боевики ушли и где оружие прячут. Мы ведь тогда у боевиков Бараева сидели на самом хвосте, в затылок им дышали. А они все равно сумели как-то соскочить, выскользнуть. Вот Фаттах и вызверился на ту горяночку, которая в ауле со стариками осталась. «Имейте ее, – говорит, – пока все не расскажет». Вот мы ее и «отымели». Злые все были. А потом застрелили. Свидетели в таком деле ни к чему, сам понимаешь. Так вот я и думаю: за такие приказы и такие дела нам не будет прощения ни на этом свете, ни на том…

Он поднял глаза на Мишку и прошептал:

– Она мне часто снится… Плачет… Спрашивает, зачем мы с ней так… Ведь о тех боевиках и тайнике она ничего не знала. А мы ее… Всем отрядом… А потом в Аргун… Уже когда застрелили… Поди объясни ей, что то приказ был. Приказ! А приказы не обсуждают. Особенно в наших делах! Я не знаю, что снится тем, кто отдавал нам эти приказы: тому же Фаттаху, Харламу, Чомбе, Упырю. Помнишь их еще?

– Матрос, – Мишка тронул его за плечо, – мы по уши в дерьме. И никогда от него не отмоемся, если опять будем воевать. Нет разницы с кем: со своими, с чужими, под заказ или, как говорится, ради спортивного интереса. Надо начать новую жизнь и принять от нее все, что она пошлет.

Матрос осклабился.

– И что ты мне предлагаешь, кореш? Назад, на «шконки»41? Ведь мне моя жизнь уже ничего другого не пошлет. У меня, братан, знаешь какой срок? Выше только «вышкарь». Так-то… «А жить так хочется ребята, а вылезать уж мочи нет…». Так что, Мишок, у меня только один путь: вперед и вперед. А то давай с нами? Вместе и начнем жить по-новому. С новыми менами, новыми паспортами, на новой родине. Давай, а?

– Это где ты собираешься начать такую красивую жизнь?

Матрос посмотрел на своих спящих друзей, потом в сторону архимандрита и, нагнувшись к самому уху Мишки, чуть слышным голосом зашептал:

– Идем на верное дело. Все алмазно![58] Полный «гешефт»![59] Несколько дней ходу отсюда есть одно местечко, где староверы припрятали свое золотишко. Лежка надежная тоже есть. А там делаем загранпаспорта – и за бугор. Все продумано. Соглашайся, братан! Это нас с тобой сама судьба свела! Помнишь, как мы с тобой мечтали вместе вернуться, вместе красивую жизнь строить? Когда жрали в горах червей, потому что куска хлеба не было. Помнишь? Так давай с нами!

– Нет, Матроскин, – отрицательно покачал головой Мишка, – то, что ты предлагаешь, это не новая жизнь, а побег из этой. А от нее все равно никуда не убежишь. Как и от себя самого. Я это уже понял. Все в нас самих – и старое, и новое, и прошлое, и будущее… А в кладоискатели я подавно не гожусь.

– Как знаешь. Я все равно был рад встретить своего боевого друга. Нас ведь почти никого не осталось. Так что надо торопиться жить, а не коптить небо.

Матрос повернулся с отцу Платону:

– Ну что, святой отец, как поется: «Пора в путь-дорогу – дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю, друзья». Мы тебя с собой берем.

– Я никуда с вами не пойду, – молодой архимандрит снова стал страшно бледен. – Хоть убейте меня – не пойду.

– А вдруг возьмем и убьем?

Матрос взял автомат, передернул затвор и ткнул стволом прямо в грудь отцу Платону.

– Как, не страшно умирать?

– Оставь, Матроскин, – Мишка опустил ствол и отвел его в сторону. – Здесь такие шутки не понимают.

Тот серьезно, без тени улыбки посмотрел на Мишку:

– А я, братан, шутить не собираюсь. Ты не в игре, а наша игра слишком серьезная, чтобы шутить. Он пойдет с нами. На всякий случай. Если менты нас обложат. А обойдется – то возвратится живым и невредимым. Что мы, звери какие? Или нехристи?

– Это что же, заложником меня хотите взять? Как все это изволите понимать?

– А так и понимать, как сами изволите, ваше благородие, – буркнул Матрос, хмуро взглянув на архимандрита. – В дороге объясню. А сейчас ноги в руки – и с нами!

Подельники Матроса тоже поднялись и собрали со стола остатки еды и недопитое вино в бутылках.

– Ну что, братко, давай на посошок, что ли? – Матрос налил себе и Мишке и поднял кружку. – Бог знает, увидимся или нет?..

Мишка взял кружку в ладонь. Он хотел сказать Матросу важные для него слова, такие, чтобы они коснулись его души, сердца, чтобы остановили от того, на что тот отважился. Но не находил этих слов.

– Нашли заложника, – презрительно вдруг хмыкнул отец Платон. – Представляю, какой будет шум, когда узнают, что в плену банды оказалось духовное лицо, с которого и взять-то нечего. К тому же, монах. Гол, как сокол! А были б вы повнимательнее, то знали, кого брать себе в попутчики.

– И кого же? – Матрос настороженно посмотрел на архимандрита.