Самарянка

Будучи уверенный, что Варфоломей находился в церкви, Мишка поднял воротник куртки и быстрым шагом направился в ту сторону. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как ощутил мощный удар тупым предметом в спину, который едва не сбил его с ног. Он сделал резкий шаг вправо, разворачиваясь для отражения нападения сзади, но в это мгновение новый удар – теперь уже в самый затылок, такой же сильный и снова чем-то тупым и тяжелым – сразил его на мокрую землю и лишил сознания…

…Первое, что ощутил Мишка, начав приходить в себя, был запах церковного кагора и сладковатый вкус этого благородного вина во рту.

– Пей, пей, братан, – услышал он сквозь сильнейший звон в голове чей–то знакомый хрипловатый голос. – Как говорится, не ради скотского удовольствия, а для выздоровления.

Сделав невероятное усилие, Мишка открыл глаза, и в его еще помутненном сознании один за другим стали проясняться окружившие со всех сторон образы знакомых и совершенно незнакомых людей. Но первым он узнал именно того, кто склонился над ним с кружкой вина.

– Матроскин…, – простонал Мишка, силясь сообразить, что все это значит.

– Узнал! Узнал, бродяга! – радостно воскликнул тот, кого Мишка назвал Матроскиным и, повернувшись к стоящему рядом худощавому незнакомцу, резко плеснул ему остаток вина прямо в лицо:

– Глухарь, тебя бы этим прикладом да промеж глаз! Ты хоть знаешь, кто это? Мы с этим пацаном червей в горах жрали, когда вы со шлюхами трахались! Вшей кормили! От пуль не прятались!

– Матрос, ты че, в натуре? Сам же сказал паковать всех мужиков! Ты че?

Матрос гневно сверкнул глазами на своего подельника и снова склонился над Мишкой:

– Мишань, прости, брат, в натуре промашка вышла. Помнишь, как по нам родной «град»[51] работал, когда мы зачищали под Бамутом? – Он осклабился и потряс еще плохо соображавшего Мишку за плечи. – Помнишь? Свои по своим! «Вертушки» дали наводку, за «духов»[52] нас приняли, а те и врезали по нам со всех стволов. И ничего, обошлось! Нажрались мы тогда с радости, что живыми остались. Помнишь?

Мишка приподнялся с пола, на котором лежал, и осмотрелся по сторонам. Рядом с ним, связанный и прислоненный к стене, сидел бледный, насмерть перепуганный отец Платон. Чуть поодаль беспомощно барахтался и что–то мычал с кляпом во рту Варфоломей.

– А где?.. – Мишка хотел спросить про двух старцев, живших в скиту.

– Нормалек, братишка, – поняв его, ответил Матрос. – Мы че, звери, что ль, в натуре? Старикам везде у нас почет! Мы их только прикрыли, чтобы сквозняком не продуло. А так все путем, братан. Давай присоединяйся к нашей компании. Выпей, закуси тем, что Бог послал.

Сильно пошатываясь от боли в спине и затылке, Мишка оперся о руку Матроса и медленно поднялся, держась за стену. Только теперь он смог рассмотреть всех, кто был в комнате, служившей в скиту небольшой трапезной. Кроме связанных отца Платона и Варфоломея, за столом вместе с Матросом и Глухарем сидело еще четыре незнакомца. Все они были с автоматами, давно небритые, с угрюмыми лицами и настороженным взглядом.

– Во, кореша мои, – Матрос кивнул в их сторону, – Крест, Мерин, Чифирь, Тунгус. Это тебе не захарчованные чуваки[53] или какие-нибудь сявки. Ну, Глухаря ты теперь и так знаешь…

– Не въеду никак, что это за маскарад такой? Что за публика, а? И сам ты откуда, Матроскин?.. Или мне все это снится?

Матрос громко расхохотался и хлопнул Мишку по плечу:

– Не, братуха, не снится!

– А стволы откуда? Сбежали с зоны? – кивнул он в сторону автомата, висевшего у него на плече.

Улыбка сошла с лица Матроса. Он пристально посмотрел в глаза Мишке.

– Не сбежали, а амнистировали себя[54]. Короче, беглые мы, братан. Беглые…

Молчавший до сей минуты архимандрит вдруг встрепенулся:

– А, так то, наверное, про вас целый день по радио сообщали, что группа рецидивистов совершила побег?

Матрос повернулся к отцу Платону и резким движением притянул с пола к себе.

– Смотри, святой отец, чтобы тебя по телевизору не показали. С вырванным языком. Или вообще без головы. Нам терять нечего. Так что прикуси свое жало, чтоб мы еще один страшный грех на душу не взяли.

– Развяжите меня, – уже мирным тоном сказал отец Платон, обращаясь к Мишке.

Мишка нагнулся над архимандритом и развязал узел, которым его руки были стянуты назад.

– Тоже додумались кого вязать, – буркнул Мишка, освобождая от крепких пут и своего друга Варфоломея.

– Мишок, нам думать некогда, – снова за всех отозвался Матрос, усаживаясь за большой дубовый стол. – Ты ведь сам знаешь, что в нашей профессии думать вредно. Даже опасно. Мы только малость обогреемся, обсохнем у вас, а с утреца рванем дальше. Тут не келдым[55].

Мишка тоже сел за стол на широкую лавку. Сознание постепенно возвращалось к нему, и он начинал все осмысливать, несмотря на пульсирующую в затылке страшную боль. Он провел ладонью по больному месту и ощутил там большую гематому, а на ладони остались следы спекшейся крови.

– Все равно не пойму, – Мишка взглянул на Матроса, – как все связать: ты, какой-то побег, какой-то лагерь, зеки…

Матрос весело рассмеялся.

– Давай лучше выпьем за нашу встречу!