Самарянка

   Мишка ощущал в круг компании еще вчера дорогих ему друзей совершенное одиночество. Те, в свою очередь, тоже смотрели на него как на чужака.

   – Думаю, вы тут и без меня управитесь, – стараясь не ввязаться в скандал или словесную перепалку, Мишка собрался возвратиться домой, больше не чувствуя интереса к клубным развлечениям. – Против таких языков – как против лома, которому нет приема. Бывайте здоровы, кореша! И меньше нажимайте на это дело, – он кивнул на разлитую самогонку, – а то все девчонки убегут к «чугреевцам». Туго вам тогда придется! Без «энтого» самого…

   Мишка старался не обращать внимания на доходившие до его слуха насмешки и деревенские пересуды. Им не было ни конца, ни края. Да и о чем еще было посудачить простым людям, единственной радостью которых были сериалы по телевизору да скудные новости, доходившие с района? Не зная, что произошло с Мишкой за время его неожиданного исчезновения и такого же неожиданного возвращения домой, деревня терялась в догадках, приписывая Мишке одну историю нелепее другой. Хотя сам он и не скрывал того, что ходит и в монастырь, и к соседям, за которыми закрепилось это странное имя – «погорельцы».

2. «ПОГОРЕЛЬЦЫ»

   «Погорельцами» называли как заброшенный, позабытый всеми хутор на отшибе далеко от всех окрестных деревень, так и людей, отважившихся поселиться среди дикой глуши, безлюдья, непроходимых топких болот и соседнего дремучего леса. Это было несколько семей, поселившихся одной дружной коммуной – со своими, им одним ведомыми порядками, дисциплиной и обычаями. Откуда они приехали сюда и что привело их именно в это безлюдное место, новоселы не распространялись. Казалось, их совершенно не смущало то, что этим хутором среди здешних крестьян прочно закрепилась недобрая слава: люди здесь никогда не задерживались надолго, ибо, едва успев пустить корни, неведомо откуда налетевшие пожары гнали хуторян дальше, оставляя за собой лишь пепелища дотла сгоревших деревянных домов, собранных из добротных смолистых бревен. Детей пугали страшными обитателями, якобы живущих в гиблых топях, только и ожидающих очередного смельчака, рискнувшего сунуться сюда, чтобы навеки затащить его в свое мрачное болотное царство. Тех, кто действительно бесследно пропадал тут, даже не пытались искать: настолько все это было бесполезно даже для опытных водолазов-спасателей.

   Хотя, если не вспоминать обо всем этом, здешние места необыкновенно красивые. Даже поэтичные. За туманом, всегда, особенно в утреннее и вечернее время, стелющегося над болотами, медленно вырастает стена векового леса: сначала изумрудно-зеленого, а далее все темнее и темнее, превращаясь в подобие некой неприступной крепости, куда не каждый рискнет ступить, чтобы не заблудиться в чащобе. Да и сами болота, если по ним не идти напролом, а знать укромные тропинки, заросшие мохом, не сразу нагонят страх: они больше напоминают старые добрые предания об игривых русалках, любящих водить здесь свои хороводы, заманивая чарующим пением добрых молодцев, но никак о злых ведьмах, леших или иных коварных персонажей тех же сказочных преданий седой русской старины.

   Но чтобы добраться от хутора до самого леса, нужно, кроме топких болот, пройти по заболоченному лугу, укрытой густой травой и полевым разноцветьем, и только тогда откроется величественное лесное царство, где каждая тропка так и манит путника вглубь, в чащобу могучих деревьев. То убегая вниз по глубоким оврагам, по вздымаясь вверх по кручам, некоторые из этих тропинок выводили к таинственным пещерам, не дававшим покоя как древним отшельникам, так и нынешним искателям приключений.

   Настоящие работы в лесу начинались лишь с наступлением настоящих холодов, когда не только речка, но и все болота промерзали чуть не до самого дна, укрываясь прочным непробиваемым льдом, по которому можно было передвигаться без всякой опаски на любом виде транспорта. Вот тогда-то и оглашался уснувший зимний бор визгом пил, стуком лесничих топоров, оглушительным треском падавших на землю исполинов. Работа закипала, не прекращаясь до самого тепла: лес валили, корчевали, освобождали от мохнатых ветвей и трелевали на местные пилорамы, распуская там на доски, брусья, готовые для строительства.