Самарская вольница

— Через часок оглядимся, откупим у перевозчика челн и погоним в Усолье. А там возьмем казенных лошадей для прогона и — сто верст в седле! Это куда привычнее, чем за веслом сидеть, — негромко говорил стрелецкий голова, повернувшись лицом вверх, к срезу берега, чтобы со спины не подкрались казаки. — Будет что порассказать воеводе, да не в радость то будет ему слушать…

И сидели, слушали журчание реки, шелест листьев и веселую перекличку птиц в кронах деревьев над Усой.

* * *

Синбирский воевода князь Иван Богданович Милославский, родственник великого государя и царя Алексея Михайловича, имел привычку вставать рано, пить поутру парное молоко и до первого завтрака, сидя за столом в домашнем уютном кабинете, обдумывать неотложные дела и бумаги, которые ждали его решения в воеводской избе. А дел этих, ох-ох сколько навалилось! И все из-за воровского атамана, донского разбойника Стеньки Разина! Не сумели понизовые воеводы в свой час окоротить Стеньку, когда и куренях еще бегал да мутил воду, а теперь всякая шатучая вольница вон как подправила куренку крылья, орлом взлетел! Уже тесно ему охотиться в Понизовье, до Москвы мыслит хищным оком глянуть!..

А тут еще которую ночь воеводу преследует один и тот же привязчивый сон! Будто напасть какая. А сон таков: сидит он, воевода и князь, на верхнем полке в своей добротной бане, березовым веничком пахучим его тешит верный холоп Спирька, детина ражий и отчаянный. И просит разомлевший князюшка холопа плеснуть на раскаленные камни ледяной водичкой, чтоб, по привычке, сгустить пар. А Спирька, будто какой вражина, из котла черпает крутого кипятку да и хлесть тем кипятком по дебелой и широкой спине князя! С диким криком ошпаренный воевода слетает с полка и, намыленный и оттого незрячий, бьется головой в рубленые стены баньки, не в силах сыскать выходную дверь. А злодей и сын злодея Спирька, уперев кулачища в бока, предовольный своей проделкой, ржет дурным хохотом…

Ныне под утро от того неотвязчивого сна воевода князь Иван Богданович, разметавшись в постели, даже головой саданул в витую железную спинку кровати, да так резво, что шишка тут же вздулась! И теперь воевода сидит за столом в просторном парчовом халате, в ночном колпаке и в теплых шлепанцах. Да держит в холщовой тряпице кусочек льда у левого виска, и никакие путные мысли ему не идут в голову, разве что позвать попа да освятить спальню, чтоб изогнать оттуда бесовские видения!

В скорбно-обиженной позе и застал его чуть свет холоп Спирька, на цыпочках войдя в кабинет без стука, узрел, что воевода уже встал, легонько кашлянул, давая о себе знать.

— Тебе чего, изверг? — вскинулся воевода Иван Богданович: мало того, что по ночам в дурном сне является погубить князя, так и при свете божьем от него никакого покоя нет!

Опешивший Спирька — где ему было догадаться о злосчастном сне князюшки? — захлопал выпуклыми серыми глазами, попятился к двери, бормоча неразборчиво:

— Да гонец, батюшка воевода, гонец…

— Говори, тать ночной, коль всунулся! Что за гонец у тебя такую рань? Откель?

— Да от Саратова, батюшка воевода, — Спирька воспрянул духом — в гневе князюшка мог и посохом голову холопью проломить за будь здоров! — Прибежал оттуда воровскими казаками побитый стрелецкий голова Давыдов. Да тот, что из Казани! — добавил Спирька таким тоном, будто князь Иван Богданович обязался перед ним помнить каждого стрелецкого голову на Руси! — К вам, князь-батюшка, настоятельно и не евши даже ломится. Говорит, беда большая с Понизовья грядет! — А у самого лохматая из-за бороды и усов рожа в каком-то плутовском умысле расползается шире плеч, беде будто бы несказанно радуясь. — Пустить ли, князюшка?

Князь Иван Богданович кинул лед в горшок с холодной водой, ручником вытер висок, ногой от нетерпения притопнул, сказав:

— Да как не пускать! Как не пускать, ежели я денно и нощно жду вестей с Понизовья! Для того и иноземца Марка со стрельцами туда погнал! Живо ко мне его, каков ни есть!

Спирька старательно прикрыл за собой дверь, недоумевая, откуда у воеводы на лбу шишка взялась. Неужто поскользнулся да шмякнулся? И загремел сапожищами по коридору, а потом и по ступенькам вниз. Не прошло и минуты ожидания, как послышались торопливые шаги в обратном направлении.

Беглого взгляда было довольно, чтобы понять: стрелецкий голова около суток не слезал с коня: мундир пропылен, лицо в грязных разводьях, и пахло от него, как от загнанной лошади…

Тимофей Давыдов с трудом отбил воеводе и князю глубокий поклон, чуть было не кувыркнулся головой на медвежью шкуру, выстланную у порога, сделал торопливый шаг вперед и тем удержался от конфуза.

— Вижу, с дурными вестями пригнал к Синбирску, так ли? — Воевода Иван Богданович, сказать по совести, и не ждал добрых-то вестей с Понизовья, особенно после позорной сдачи стрельцами каменной Астрахани с ее могучим кремлем. — Садись на лавку, коль ноги не держат, да сказывай.