Самарская вольница

Явился днями из Самары наш посадский человек Федька Чебоксаренин, у которого на Самаре сродственник. Так тот Федька доподлинно прознал, что самарские стрельцы челобитную к великому государю писали, якобы они после калмыцкого и башкирского набега обедняли, и обнищали, и стали наги и босы, а жалованья им от казны давно нет. Лошадей, дескать, купить не на что, а те, что были, калмыками угнаны альбо в осаде пали, и со всякой нужды в конец погибают и помирают голодной смертью. Да писали это с изветом на тамошнего воеводу Алфимова, что «не ведает царь, что, дескать, творит на Самаре псарь!»

— Да-да, пожалеть можно Ивашку Алфимова, — вздохнул Иван Богданович и глянул на иконостас, но не перекрестился, — потому как в сей час он, может быть, уже в руках донских казаков. О том я от Давыдова известился и хочу, не мешкая, отписать в приказ Казанского дворца к государю-батюшке. Да еще к приятелю моему саранскому воеводе стольнику князю Никите Приимков-Ростовскому, чтоб был готов к лихому напастию… А поскольку бережения ради от дурных слухов в городе не хочу звать языкастых подьячих, бери, Ларька, перо и бумагу, я наговорю, что писать надобно…

Ларион сел к столу, подвинул к себе бумагу, взял перо, оглядел, не притупилось ли. Ведь не куда-то писать, а на Москву, быть может, и сам великий государь светлым оком глянет на эти буквицы — изготовился.

— Тако, дьяк, пиши: «Августа, в двадцать второй день в четвертом часу дни[122] прибежал в Синбирск с Саратова казанских стрельцов голова Тимофей Давыдов, а в расспросе пред мною, воеводой, сказал следующее. На Успеньев день Пресвятой Богородицы поутру рано вор-изменник Стенька Разин с казаками пришел на Саратов. И город-де Саратов саратовские жители сдали, и ево, вора, Богородицкого монастыря игумен и саратовские жители встретили с хлебом», — воевода князь Иван Богданович диктовал неспешно, поглядывая, как в белых красивых пальцах дьяка шустро поскрипывает перо. Сам он, сидя в кресле, откинувшись на спину, весь сосредоточился на послании. — Исписал? Пиши далее: «А он-де, Тимофей, утек в ночь, и бежал он в лодке с сотниками и пятидесятниками до переволоки к Самаре. И ево-де, Тимофея, и синбирского иноземца Марка с синбирскими стрельцами с девять человек, который послан был в легких судах с Синбирска на Саратов для сбора вестей, те воровские казаки догнали на переволоке. И сотников-де ево приказу и пятидесятников, которые с ним были, и иноземца Марка, и синбирских стрельцов всех побили, а он-де уметнулся степью и в воду с пятидесятником с Назарком Васильевым и прибежал до Синбирска…»

Иван Богданович подождал малость, пока дьяк, пошевелив уставшими пальцами, сменил перо, и вновь начал говорить:

— «А как-де ево разбивши, погребли те воровские казаки на легких челнах к Самаре, а без него-де на Самаре что учинилось от тех воров, того он, великий государь и царь, не ведает. А на Саратове-де саратовские жители к воеводе Лутохину тут же приставили караул двадцать человек накануне ево, Стеньки Разина, воровского приходу, чтоб он, воевода, от них никаким образом не ушел. А от него, великий государь и царь, того стрелецкого головы Тимофея, казанских стрельцов триста человек да самарян двести человек ушли с Саратова, и ево, стрелецкого голову, покинули на Саратове одного с сотниками»… Допиши, Ларька, кому и куда шлется да ныне же с нарочным отошли… Судя по городам Понизовья, ворами взятым, Стенька идет весьма быстро, в сутки делает не менее сорока верст. А ежели пустит свою конницу напрямую, мимо Жигулей, то его разъезды могут быть под Синбирском и того быстрее.

Ларион, дописав отписки и бережно запечатав их воеводской печатью, собрался было уходить, да воевода задержал:

— Повели, дьяк, к обеду покликать ко мне командиров всех трех московских стрелецких полков и синбирского стрелецкого голову Гаврилку Жукова, да земского старосту синбирских посадских людей Исайку Фалелеева, да и Андрейку Шепелева, командира выборного московского полка и служилых людей с засечной черты… Вроде бы всех припомнил? Покличь их.

— Повелю известить их, князь-батюшка Иван Богданович, — поклонился учтиво дьяк Ларион и, видя, что более никаких повелений от воеводы не будет, вышел.

Воевода встал из кресла, начал прохаживаться по кабинету, невольно вслушиваясь в гудение голосов за дверью, где работали подьячие, мысленно обдумывал, что и как надо сделать, что спешно, а что и через два-три дня можно, покудова вор и изменник гребет на своих стругах вверх по Волге.