Самервил

«Беовульф» сразу его захватил, и на всю жизнь застряла в памяти и нет-нет всплывала картина: Скильда Скевинга, мертвого короля датчан, кладут на корабль вместе со всеми его сокровищами и отправляют по волнам в неведомый путь.

Над головой державной укрепили
стяг золотой и тело
волнам предали.

Мысль о крематории или о кладбище с тех пор претила ему. Куда лучше так — корабль на волнах. И мысль о почестях его волновала. «Стяг золотой, говорил он Бартону, когда имя его в математике стало известно, когда стали домогаться его сужденья. — Стяг золотой, будь любезен, запомни!» Бартон улыбался и качал головой — независтливый человек.

Сейчас эта картина часто всплывала в мозгу у Самервила ни с того ни с сего, варил ли он утром кофе, подстригал ли кусты или смотрел на ежа, и он вздрагивал, сообразив, что снова перед глазами у него погребальный корабль, медленно пересекающий волны, — стяг золотой.

Он думал: «У меня есть все, я один, никаких писем, никто не является, у меня есть все, но вдруг я не снесу этого, не снесу отсутствия горестей и забот, вдруг я рехнусь?»

Но он тревожился не всерьез.

Снова озеро потемнело, только кроваво краснело пятно посредине. Он расправил затекшие ноги и подумал, что пора снова взбираться по склону, зажигать лампы, стряпать макрель на ужин, что скоро придет еж.

И тут он услышал шаги в траве. И тотчас же он вспомнил опять про нераспечатанное письмо.

Она бывала тут и прежде, раз пять, наверное, за эти шесть лет, но никогда не ходила с этой стороны, всегда по подъездной аллее, и оставляла у черного хода припасы из лавки. Вообще-то их возил ее отец, маленький, важный, в старом зеленом фургоне. Или брат. Самервил ее видел иногда в лавке, когда являлся заказать продукты, а то издали, когда она шла по улице либо по шоссе к автобусу. Это были люди очень далекие ему, скучные люди, он желал им добра, но их не понимал. Он знал, что девушку зовут Марта, и несколько недель назад он заметил, что она беременна. Заметил и сразу забыл. Он тут один, у него дом, все, что нужно ему. И никто не приходит. Она сказала:

— Вот где рыбу-то удят.

Самервил неловко поднялся, ноги у него затекли и промокли, и он испугался, он гадал, зачем она пришла. Он ничего не мог выговорить.

Солнце совсем закатилось, и в потемневшем воздухе держалось тепло и пахло листвой.

— А вы-то сами?

— Я?

— Рыбу-то удите? Все время небось, а?

— Нет. — Он помедлил. — Нет.

Она засмеялась:

— Значит, только вы один и не удите!

— Сюда никто не ходит. Некому рыбу удить.

На лице у нее сияла ласковая усмешка. Самервилу стало неприятно, неловко.

— Много вы знаете!

Он дергал подкладку карманов, ему хотелось, чтоб она ушла, не хотелось разговаривать.

— Кто только сюда не ходит. Вы не поверите! Все! А вы и не знаете. Надо же!

— Но кто?

— Да так, люди разные. Из деревни парни.

— И удят?

— А что?

Он сказал:

— Нет. — И он покачал головой: — Я никого не вижу.

— Ну так и станут они у вас под окнами плясать, они потише стараются. Это ж вроде игры. Как браконьерство. Только они думают — вы знаете. Все думают.

— Я решительно ничего не знал.

— Ну, а теперь небось разгоните их. — Она надула губы. — Собаку заведете.

— Я не люблю собак.

— Ну чего-нибудь придумаете. Разгоните их, кончится их забава.

Он посмотрел на озеро, подумал. Потом сказал:

— Мне все равно. Мне все равно, кто удит рыбу. Мне рыба не нужна. Не в рыбе счастье.

— Больше-то они ничего не тронут, вы не беспокойтесь, они вас не ограбят, что вы! Они только насчет рыбы, а не то чтоб воровать.

— Да о ком речь? — он повернулся к ней и вдруг пристально посмотрел на нее.

— Ну, люди. Сказала же. Ребята из деревни. Бывает, и Дейв. Теперь-то уж редко, вырос, другие дела у него. А раньше удил.

— Ваш брат сюда ходит?

— Да.

— А вы?

— Мне-то зачем? Им рыба тоже не больно нужна. Они не из-за рыбы. Это вроде игры, я ж сказала, интересно сюда пробраться, сесть на берегу, кой-чего повытащить из вашего озера. Рыбу-то они потом почти всегда снова в воду бросают. Приходят по ночам. Это так просто. Забава одна.

— Ну да…

— Дура, и зачем я вам сказала? Вы теперь тут проволоку протянете, чтоб никто не ходил, я уж знаю.

— Нет.

Она промолчала. Он почувствовал, что она смотрит на него, изучает его лицо, одежду, волосы, позу, размер и форму ног. Ему сделалось не по себе, он не хотел, чтобы на него смотрели.

Он сказал безнадежно:

— Мне до них нет дела, пусть развлекаются как хотят. Лишь бы мне никого не видеть. Лишь бы меня не трогали.

Вдруг он с ужасом представил себе, как толпы незнакомцев, ломая кусты, аукаясь, голося, набегут с удочками и лесками, с зелеными зонтиками, будут жечь костры, пить на берегу, хлынут к дому, вломятся в комнаты, нарушат его одиночество, его покой. Бог уж с ней, с рыбой. Он смотрел на девушку, на эту Марту. Она усмехалась.

— Не обеспокоят они вас. Вы-то им зачем? Сами говорите — не слыхали их и не видали. Да они и редко ходят. Не обеспокоят они вас.