Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского

Формирование Николаем культа победы над Наполеоном вполне сочеталось с культом самого Наполеона, причем не только во Франции, но и в России[955]. Если в народной среде сохранялось явное отвращение к завоевателю и французам в целом[956], то в высших слоях этого не наблюдалось. Например, Проспер де Барант, изучая настроения придворного общества, писал: «Бутики и салоны наполнились портретами Наполеона, гравюрами с изображениями его сражений, всем тем, что связано с его именем. Культ его гения находит здесь еще больше почитателей, чем во Франции. Начиная с императора и заканчивая простым офицером, о нем говорят только с восхищением. Я еще не встречал здесь литографии Людовика XVIII или Карла Х, и никто мне даже не упоминал о них. Когда я выразил удивление по этому поводу, мне ответили, что отношения между Францией и Россией были особенно тесными во времена империи; что тогда русские были приняты и обласканы в Париже, что двор Наполеона был военным, все на лошадях, тогда как Людовик XVIII начал с того, что повел себя по отношению к императору Александру в самой шокирующей манере, не выражая ему никакой признательности; что русских в Париже стали плохо принимать, они не могли установить никаких связей с прежними политиками, а благородные люди Палаты были иных нравов и принадлежали к иной эпохе»[957].

О культе Наполеона в России писал и Ш. Сен-Жюльен: «Великий поверженный капитан не прекращает быть у русских предметом постоянного восхищения. Изображения Наполеона украшают их жилища. Их можно увидеть в самых роскошных дворцах и самых скромных избах (жилищах русских крестьян)»[958]. То есть Сен-Жюльен простодушно полагал, что культ Наполеона был распространен во всех слоях российского общества, даже в народе. Он писал: «…русский народ имеет врожденное чувство справедливости и чести. Русские бравые солдаты, а не разбойники. Они относятся к имени Наполеона с уважением»[959]. Мы читаем его весьма наивные рассуждения: «Нет ни одного ребенка в российской деревне, которому не было бы знакомо его имя. Память о французах 1812-го года без всякого привкуса горечи живет в душе этого замечательного народа»[960].

В своей работе Сен-Жюльен привел разговор с одним тверским купцом, спросившим его, что означает слово «камерад» (именно в таком варианте). Между ними состоялся диалог:

«– Вы хотите сказать «камарад», без сомнения? – Да, сударь, камерад, – повторил тот, настаивая на своем произношении.

Я был доволен его вопросом. – Почему вы задаете мне этот вопрос? – Потому что в 1812 году французские солдаты, расположившиеся у моего отца, сажали меня, тогда мальчика, на колени, и называли своим юным камарадом. – Какие воспоминания сохранили вы об этих французах? Ваши родители на них жаловались? – О, нет, сударь, это были хорошие и очень веселые люди, не причинившие нам никакого зла, напротив»[961].

Эта последняя фраза даже Сен-Жюльену показалась наивной[962].

По словам М. Кадо, Николай ощущал себя не только продолжателем дела Петра Великого; он хотел быть одновременно и Людовиком XIV, и Наполеоном. Все требования, связанные с легитимностью власти, он предъявлял исключительно Луи-Филиппу, а о Наполеоне думал как о старом русском генерале: «Он был самым достойным управлять Францией, следовательно, он был легитимным». Для императора Наполеон был «примером необходимой и энергичной власти, чтоб укротить неповиновение народов в нашем веке»[963]. По словам П. Бургоэна, непосредственно после Июльской революции Николай в разговоре с герцогом Мортемаром, послом Франции в России, указав на изображавшее Наполеона бронзовое пресс-папье, сказал ему: «Вот кто умел управлять вами»[964]. Мортемар, однако, на это заметил: «Ваше величество совершенно правы, он так хорошо управлял нами, что захватил с этим и всю Европу»[965].

Император Николай в 1839 г. отдал свою дочь Марию в супруги герцогу Максимилиану Лейхтенбергскому, младшему сыну Евгения Богарне, внуку императрицы Жозефины. Как мы видели, он оказал блестящий прием принцессе Матильде, дочери Жерома Бонапарта. Во время пребывания в Москве в 1841 г. Николай даже заявил Матильде, «что он горд показать своему народу племянницу Наполеона»[966].

Культ победы над Наполеоном проявлялся в самых разных формах. Это и строительство монументов в честь сражений 1812 г., и празднования годовщин Бородинской битвы, и многочисленные высказывания Николая, и его поведение по отношению к дипломатическим представителям Франции.

Спустя полгода после вступления на престол Николай занялся перестройкой Галереи героев войны 1812 г., созданной в Зимнем дворце еще при Александре I. Зал, в котором разместилась галерея, был спроектирован архитектором Карлом Росси и строился с июня по ноябрь 1826 г. Он заменил несколько маленьких комнат в середине главного блока Зимнего дворца – между белым Тронным залом и Большим Тронным залом, в нескольких шагах от дворцовой церкви. Торжественная церемония открытия состоялась 25 декабря 1826 г.