Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского

Внешне его положение было блестящим: наполеоновская империя пала, ее создатель отправлен в ссылку. Сам Талейран ходатайствовал за «истинного француза, хотя и уроженца Корсики»; ему был даже предложен пост министра внутренних дел. Но к удивлению многих Поццо ди Борго при первой же возможности покидает Францию и присоединяется к Александру I, участвовавшему в работе Венского конгресса. Причина была очевидна: осторожный и проницательный корсиканец слишком хорошо знал своего врага и не верил в скорую политическую смерть Наполеона. Проявив похвальное рвение, Поццо ди Борго тем не менее успел за время короткого пребывания в Вене изрядно испортить свои отношения с Александром, резко протестуя против «излишнего либерализма» царя, портя ему настроение постоянными напоминаниями о Наполеоне и требованиями «убрать деспота на достаточное расстояние» от Европы. Кроме того, он оспаривал проект Александра I относительно военно-политической организации Царства Польского, выступив против предоставления Польше широкой автономии. Россия, по его мнению, должна была проводить в Польше жесткую централизованную политику, а вовсе не предоставлять ей самоуправление: «Россия по отношению к Польше всегда вела себя как сильная и победоносная держава, действующая в стране, где сильной власти нет»[207]. Тогда даже говорили о неминуемой отставке советника, выражавшего свои взгляды с непривычной при дворе свободой[208].

Ход событий подтвердил самые худшие опасения государей – Наполеон оказался на свободе. Препроводив Людовика XVIII в безопасный Гент, Поццо ди Борго добился полномочий представителя русского императора при англо-прусском экспедиционном корпусе и отправился к месту, где решалась судьба его противника и всей Европы. Он участвовал в битве при Ватерлоо, за отличие в которой был удостоен ордена Св. Георгия 4-го класса. Через несколько дней, несмотря на легкое ранение, он устремился в Париж, чтобы ускорить вторую Реставрацию.

Утвердившись в 1815 г. во главе российского посольства в Париже, Поццо ди Борго оказался в уникальном положении: наряду с выполнением своих формальных обязанностей, он остался личным посредником между Людовиком XVIII и Александром I, не без основания претендуя на роль главного представителя союзной коалиции во Франции и, наконец, будучи «почти подданным» французского короля, нередко вмешивался в вопросы внутреннего управления.

Этому важному положению во французском обществе никак не соответствовали бытовые условия, в которых жил российский посол в первое время. Он писал 8 (20) сентября 1815 г. министру иностранных дел К.В. Нессельроде: «Предназначенное для меня помещение не просто неудобно; оно до такой степени неподходяще, что даже внешний вид его совсем не соответствует названию представительства. Послы России в Париже получали жалование в 30 тыс. дукатов, мне же положили 5 тыс., причем разместили в особняке, расходы на освещение и отопление которого поглощают треть этой суммы». Поццо подчеркивал, что заботится не о себе лично, а о престиже страны, интересы которой он представлял. «Если бы я не был убежден, что такое убогое существование вредит большому делу и что подобного рода исключения унижают человека, в отношении которого они делаются, я бы не обращал на это ни малейшего внимания, но именно с такой точки зрения, то есть с точки зрения интересов службы государя, я хочу, чтобы это дело рассмотрели…», – писал он[209].

Его собственное материальное положение с установлением власти Бурбонов значительно улучшилось. Людовик XVIII вернул ему собственность, конфискованную на Корсике, а также щедро отблагодарил за службу. Со временем Поццо ди Борго начал приумножать свое состояние, скупая земли[210].

Основные усилия российского дипломата были направлены на достижение русско-французского сближения, в котором он усматривал залог укрепления позиций Франции, восстановления ее влияния в Европе. Кроме того, русско-французский союз, по мнению Поццо ди Борго, мог стать мощным противовесом политике Великобритании и Австрийской империи. Русско-французскому сближению, по мнению дипломата, должен был содействовать брак между герцогом Беррийским, сыном графа д’ Артуа, и сестрой императора Александра Анной Павловной. Однако, несмотря на все его усилия, этот брак так и не был заключен. Еще одно разочарование Поццо ди Борго испытал, узнав об англо-франко-австрийском секретном договоре от 3 января 1815 г. антирусской направленности. Эта двойная неудача была тем более чувствительна, что в обоих случаях Поццо выказывал излишнюю доверчивость. Его чрезмерный оптимизм по отношению к Бурбонам даже в Санкт-Петербурге вызвал упреки в пристрастии. Горячо протестуя против них, Поццо ди Борго писал: «В пятьдесят лет меня могут сделать несчастным, но никто не имеет права унижать меня»[211].