Самодержавие на переломе. 1894 год в истории династии

Непубличность наследника Николая Александровича вкупе со стремительным ухудшением состояния Александра III в Ливадии, в результате чего император утратил возможность не только исполнять рутинные рабочие функции, но и контролировать свое окружение, привели к тому, что и в высших сферах, и в широких кругах общественности стали нарастать неопределенность и тревога относительно будущего страны. Множились слухи, вынуждавшие находить между строк официальных правительственных сообщений некий потаенный смысл. Разделение обитателей ливадийской императорской резиденции на две партии (ориентировавшихся соответственно на императрицу Марию Федоровну и министра императорского двора Ил. Ив. Воронцова-Дашкова), которые конкурировали друг с другом за возможность определять информационную политику относительно транслирования сведений о здоровье государя, – привело к многочисленным нестыковкам в формировании представления о стабильности и незыблемости верховной власти. Стали высказываться версии о возможности некоей иной схемы наследования, не предусмотренной законодательством Павла I 1797 г. Разумеется, такого рода предположения были лишены оснований, однако впоследствии они внесли свою лепту в формирование оппозиционных настроений и дискредитацию самодержавия со стороны его радикальных критиков.

Как показали первые шаги молодого императора, его недостаточная готовность к царствованию была именно профессиональной, но никак не психологической, как это следует из наиболее распространенных историографических штампов. По возвращении в столицу из Ливадии Николай II последовательно демонстрировал деловитость, желание работать, при этом его явная недостаточная «квалификация» была либо незаметна вовсе, либо отмечалась лишь самым близким окружением. Вместе с тем то обстоятельство что Николай II, несмотря на нехватку управленческих навыков, довольно быстро исправил эту ситуацию, вошел в рутинный ритм царского администрирования и с внешней стороны никоим образом не отличался от своих предшественников на престоле, было обусловлено не столько его способностями, сколько системой самодержавной власти, которая подстраивалась под индивидуальные особенности каждого первого лица и в целом справлялась, тем более в невоенное и относительно стабильное время, с управленческими функциями.

Николай II стал единственным представителем дома Романовых послепавловской эпохи, который вступил на престол неженатым. Это обстоятельство повлияло на формирование представлений о нем в общественном мнении, причем в рассматриваемый период – исключительно благоприятным образом.

Отношения Николая с невестой, а потом с женой, выраженные специфическим образом – через систему аллегорий, иносказаний и условных обозначений, – отражаются в интерполяциях Алисы Гессенской, а затем Александры Федоровны на страницах дневника Николая и одновременно являются иллюстрацией основных событий насыщенного переменами 1894 г.

В политической системе Российской империи, особенно начиная с рубежа XVIII–XIX вв., кадровые решения нового самодержца имели особое политическое значение. При отсутствии публичной политики они выступали маркерами нового правления, задавали внутриполитический курс и способствовали формированию в общественном мнении более точных представлений о фигуре монарха и возможных перспективах всего его царствования. Однако кадровые решения всегда двуедины, они предполагают одновременное (или незначительно растянутое во времени) принятие решений об отставках должностных лиц, ассоциирующихся с эпохой прежнего государя, и назначениях на освободившиеся в результате этих отставок места новых фигур. Как правило (во всяком случае, кадровая политика императоров начиная с Павла I была именно такой), назначения оказывались более знаковыми и символически наполненными, нежели предшествовавшие им отставки.

В случае с Николаем II все произошло ровно наоборот. Отставка министра путей сообщения Кривошеина, имевшего и в профессиональной среде, и в общественном мнении самую неблаговидную репутацию, произвела сильный резонанс и способствовала усилению популярности молодого монарха. Более того, это решение имело очевидный политический подтекст и должно было укрепить в чиновничьей среде мнение, что Николай II будет вести себя с ней столь же принципиально и жестко, как это делал его отец. Нельзя сказать, что назначение на этот пост Хилкова (хотя и профессионала высочайшего уровня, но вместе с тем являвшегося креатурой вдовствующей императрицы) сработало прямо противоположным образом. Но оно, несомненно, «смазало» сильный пропагандистский эффект от отставки Кривошеина. На примере обоих этих кадровых решений обозначился поведенческий стереотип Николая II, которому он будет следовать на протяжении всего последующего царствования. Этот стереотип заключался в том, что императору не хватало последовательности в действиях. Он мог быть инициативным и самостоятельным, принимать решения, не считаясь ни с чьим мнением, но затем остывал и с готовностью соглашался на ту или иную подсказку.