Самое красное яблоко

Летними маками расцвели на моих ладонях новые кровавые пятна, въедаясь в пальцы и кожу. Сколько еще я буду корить себя за то мелочное, трусливое решение, сколько буду себя оправдывать, что тонкое колечко все равно не могло никого спасти?

Королевичей я нашла в усыпальнице. Колонны зала тянулись к темному куполу, усеянные по всей высоте мерцающими искрами свечей и лампад, и Гленн в прозрачном полумраке чудился не более чем призраком, только тронь – и истает в воздухе, оставив лишь гаснущий отблеск огня. Сгорбившись, он сидел у саркофага из белого мрамора, прижавшись к камню щекой, и стеклянный взгляд замер на пустоте.

Последнее пристанище Элеанор было скромно по сравнению с гробницами остальных коронованных мертвецов и стояло чуть в стороне, у самой стены, где тени клубились гуще. Если Рэндалл характером пошел в кого-то из предков, то знаю: как же коробит их, мертвых, истлевших, соседство со служанкой! Но все же она родила дитя от королевича, а потому не посмели ее хоронить, как простолюдинку.

– Тебе уже сказали?

Рэндалл шагнул в круг света, словно соткался из тьмы, усталый и изможденный, как и его брат. Щетина тронула щеки, резче очертив скулы, глаза глубоко запали и едва отражали мерцание свечей. Когда он смотрел на брата, боль искажала его лицо, а спина сутулилась под невыносимым грузом вины.

– Я увидела ее покои. И ребенка.

Я хотела подойти к гробнице, коснуться камня, попрощаться с Элеанор, но не осмелилась приблизиться к Гленну – что-то жуткое, что-то звериное было в его скорби, и я осталась рядом с Рэндаллом.

– Когда… она погибла?

– Через пару ночей после Йоля. Она почти сутки не могла родить, хоть по моему приказу привели лучших медиков Каэдмора. Ребенка они спасли, а ее…

Рэндалл покачал головой. Ему не было жалко Элеанор, ему никогда не было дела до нее, он и видел в ней даже не удивительной прелести девушку, а лишь преграду, разделившую его и брата. И теперь он скорбел не о ее смерти, а о Гленне, в горе своем почти утратившем разум.

– Как думаешь, – голос его дрожал, надтреснутый, – она могла бы выжить?

Я поймала его взгляд и едва не вздрогнула, узнав отражение темной, жуткой, многоглазой и многоротой вины, что мучила меня саму. Вечного сомнения: не я ли во всем виновата? Не мои ли действия указали горю путь в дом и выстлали смерти дорогу коврами?

Я терзала себя мыслями: что было бы, если бы я оставила железное кольцо Элеанор?

Рэндалл терзал себя мыслями: что было бы, если бы он не подсунул железный браслет брату?

И он тоже увидел отражение вины и сомнений в моих глазах и узнал их. Впервые со дня нашей встречи мы думали и чувствовали одинаково. И оттого неимоверно тяжело было солгать, чтоб хоть немного облегчить ношу королевича:

– Нет. Ее судьба с самого начала была таковой.

Даже если бы Элеанор знала, чем ей придется платить, она бы не отступилась. Я въяве услышала ее надменный смех: «Лучше погибнуть королевной, чем жить служанкой!» Что ж, спи спокойно, прекрасная королевна, шагнувшая из жизни в сказку, ты осталась непобежденной.

Уходя, я оглянулась мельком, и мне почудилось, что стоит за спиной Рэндалла знакомая тень, касается его висков паучьими пальцами, но нет, это в глазах у меня мутилось от усталости.

Всего лишь неверная игра света.

* * *

Медленно текли дни, темные, тихие, стылые. Горе Гленна не становилось меньше, наоборот, оно разрасталось, подобно сорняку, выпивая из него все силы, и яркий, сияющий юноша чах и серел. Тоска ходила за ним следом, тоска обосновалась во дворце. В печали король наблюдал, как младший сын захлебывается скорбью, не желая видеть ничего за краем темного ее плаща.

– Не стоит ли отправить Гленна в загородную резиденцию? – с бессильной злостью спрашивал Рэндалл. Король же только головой качал:

– Это ему не поможет. А нам лучше быть рядом с ним.

Ему ли, вдовцу, не знать, что чужая воля горе не развеет?

Все эти дни я провела рядом с Рэндаллом: он изобретал мелкие пустячные поручения, и я выполняла их, разбирала его бумаги, вела записи, подобно секретарю, передавала его указания министрам и слугам. Я не знала, сколько в этом было скрытой, молчаливой заботы, а сколько его собственного нежелания оставаться с виной один на один, но все равно была благодарна – ведь и мне больше не приходилось в одиночку встречать ее горящий взгляд.

Но прежним Рэндалл уже не стал. Новая маска легла на его лицо, и даже она не могла скрыть, как выматывают его сомнения, как лишают сна и путают мысли. Горе брата отразилось и в нем, подтачивая здоровье телесное и душевное.

Иногда Рэндалл навещал младенца, так и оставшегося безымянным. По воле короля его скрыли от Гленна, чтоб не печалить его сильнее, и дитя осталось забытым и заброшенным. Даже кормилицы ему не нашлось – ни одна не захотела прикоснуться к дурному младенцу с жуткими глазами, и ухаживала за ним лишь одна служанка, слишком старая уже, чтобы бояться. В такие дни я оставляла Рэндалла, не находя в себе сил приближаться к сыну Элеанор.