Самое лёгкое время

Он тоже был по-своему подвержен неким мистическим переживаниям. «Что-то есть», – говорил он, когда заходила речь о Боге. «Какой-то высший разум определённо над нами есть». Эта его позиция вызывала у неё улыбку. «Пусть хоть так, чем никак». Она надеялась, рано или поздно он когда-то тоже придёт к Богу, и тогда они вдвоём будут ходить на воскресные Литургии. Иногда он после некоторых колебаний, втайне от жены, заходил в ближайший к их дому храм, ставил свечу. Его просьба была обращена принципиально не к Богу, а к Высшему Разуму, у него, «Разума», он просил сохранить СССР.

Наконец, пришло время весны. Весна заявляла о себе тёплыми солнечными лучами в обеденное время, и хотя к вечеру снова тянуло зимней прохладой, никто на это уже не обращал внимания. Весна, весна, ах, как хорошо, это звучало в сердцах людей, читалось в их глазах, и, кажется, в каждом звуке природы.

Днём супруги гуляли в городском парке, взявшись за руки, смотрели с удовольствием на яркие краски весёлого неба, радовались первым зелёным травинкам на взрыхлённых чёрных газонах, и вдыхали запахи счастья, его вновь и вновь обещала эта заново нарождающаяся природа. По аллеям прохаживались пожилые пары, шли в обнимку влюблённые, на детской площадке пищали дети.

На прогулках оба имели обыкновение не говорить о плохом, тем более о политике, по вечерам о политике тоже молчали, это помогало спокойно уснуть. Она старалась после ужина поменьше выходить из своей комнаты, чтобы не слышать мужнин телевизор.

На референдум пошли порознь. Он с утра. Она после обеда.

Он следил за новостями и с нетерпением ждал, что скажут.

«Видишь, народ не хочет перемен!» – сказал ей ранним утром.

Он приготовился к пробежке, надел спортивный костюм, кеды, и перед тем, как выйти из квартиры, слушал в прихожей включённое на полную громкость проводное радио. Она, в тёмной косынке и длинной, «церковной», юбке, с сумкой через плечо, прошла к двери, мельком взглянула на его воодушевлённое лицо. «Мало ли, что хочет или чего не хочет народ. Нас снова обманут», – сказала она, и ушла на панихиду по умершему девять дней назад брату.

В подъезде он встретил Пашина, тот сказал: «Помяни моё слово, этот референдум – лукавое действо, страну будут валить».

Со временем он убедился, слова жены и соседа сбываются, затосковал, и перестал выходить из дома. Он лежал целыми днями лицом к стене, у него стало болеть в груди. Его отвезли на «скорой» в реанимацию, она плакала и просила у Бога дать мужу ещё пожить. «Ваш родился в рубашке. Ещё чуть-чуть, и было бы поздно», – сказал врач, и предупредил, второго инфаркта муж не переживёт.

А потом как-то незаметно и будто внезапно к ним пришло понимание, что ничего изменить нельзя, и ничто не зависит от их желания, и повлиять ни на что не могут ни они лично, ни Пашин, ни прочие соседи, ни дети с внуками в других городах, словом, никто, никогда – ни на что. И какой смысл говорить, обсуждать… Какой смысл мотать себе нервы, задавались вопросом, но не говорили о том вслух, они и без слов чувствовали настроение друг друга.

А потом они увидели, что летят вместе с Пашиным и многими другими, кого знают и не знают, в общем поезде. И этот поезд, чудилось им, давно сошёл с рельсов и на полном ходу спешит рухнуть то ли в пропасть, то ли в непонятное, как бы за мутным стеклом, будущее, а чей-то железный голос всё объявляет новые и новые станции: «выборы президента», «выборы депутатов». Впрочем, какая разница, что объявлял тот голос…

Время для них будто и стояло, и мчалось.

Как во сне промелькнули перед их глазами годы нищенства, подолгу не платили пенсии, пришли новые жизненные понятия – инфляция, новые русские, новые бандиты, и много всего нового. Она, втайне от мужа, стояла под храмом, в надежде на милостыню, опираясь на недавно подаренную ей палку. Если удавалось насобирать мелочь, то ковыляла за хлебом, а если повезёт, то покупала постное масло, или пачку чая. Как-то, идя из магазина, она слышала автоматную очередь, стреляли из мчавшегося на огромной скорости чёрного джипа. Люди бросились бежать, кто-то взвизгнул, мальчишки возбуждённо кричали: «Война!» Она тоже, насколько могла, заспешила, стуча палкой. Потом они с мужем, вместе с соседом Пашиным, ходили на место расстрела и смотрели из толпы на покрытые тряпками два трупа на тротуаре, третий труп был внутри искорёженной машины. «Мафия, разборки», – говорил Пашин, курил и качал головой.

Муж больше не говорил, за кого надо голосовать, да и она будто забыла про былое. Теперь он соглашался с ней, что надо молиться Богу, а не Разуму, и однажды пошёл вместе с ней на Литургию. В следующее воскресенье они снова шли вдвоём к храму, и теперь так было всегда.