Самое необходимое

Вот такое видение: «скаут» с ревом несется по дороге — семьдесят миль в час, не меньше, — виляет вправо, на деревья под белым мартовским небом, обещающим вскоре разразиться дождем, Анни борется с ремнем Тодда, а Тодд, крича от страха, отдирает от себя ее руки. Он видел, как любимое и родное лицо Анни превращается в маску злобной ведьмы, видел перекошенное от страха личико Тодда. Иногда он просыпался среди ночи, весь в поту, от звенящего в ушах крика сына: «Деревья, мамочка! Смотри на ДЕРЕВЬЯ!»

И однажды он отправился к Полли, пришел к закрытию ателье и спросил, не зайдет ли она к нему выпить стаканчик или, если ей это неудобно, нельзя ли ему зайти к ней.

Сидя у себя на кухне (у себя — заметил внутренний голос), поставив перед ней чашку чаю, а себе сварив кофе, он начал рассказывать ей — медленно, запинаясь — о своем кошмаре.

— Мне надо знать, если только это возможно, не было ли у нее периодов депрессии или безрассудства, о которых я не знал или... не замечал, — говорил он. — Я хочу знать... — Он на секунду беспомощно умолк. Он знал, какие слова должен произнести, но ему становилось все труднее и труднее их выговорить, словно связующая нить между его расстроенным, страдающим сознанием и ртом становилась все тоньше и вот-вот совсем оборвется. Он мучительно напрягся и продолжил:

— Мне не надо знать, была ли у нее тяга к самоубийству. Потому что, понимаете, погибла ведь не только Анни. С ней погиб Тодд, и если были призраки... Признаки, я хочу сказать... Признаки, которых я не замечал, то я виновен и в его смерти. И я чувствую, что должен это выяснить.

Тут он замолк с гулко бьющимся сердцем в груди. Он провел рукой по лбу и с удивлением отметил, что ладонь стала влажной от пота.

— Алан, — произнесла Полли и положила руку ему на запястье. Ее серо-голубые глаза смотрели прямо на него. — Если бы я видела такие признаки и никому о них не сказала, я была бы не в меньшей мере виновна, чем, похоже, хочется считать себя вам.

Он раскрыл рот — это он хорошо помнил. Полли могла заметить что-то в поведении Анни, что он упустил; в своих рассуждениях он пришел к такому выводу. Мысль о том, что такое наблюдение подразумевало обязанность что-то предпринять, до сих пор не приходила ему в голову.

— Так вы не заметили? — в конце концов выдавил он.

— Нет. Я раз за разом прокручивала это в уме. Я вовсе не хочу приуменьшать ваше горе и потерю, но вы не единственный, кто испытывает такие чувства, и вы не единственный, кто копается у себя в душе с тех пор, как произошла эта трагедия. Я снова и снова возвращалась к этому за последние несколько недель и до дурноты прокручивала в памяти разные сцены и разговоры, отталкиваясь от того, что показало вскрытие. И сейчас я делаю то же самое, когда вы рассказали мне об этом флаконе с аспирином. И знаете, что я отыскала?

— Что?..

— Пустоту,— сказала она без всякого нажима, отчего слово обрело странную убедительность. — Вообще ничего. Временами мне казалось, что она немножко бледненькая. Помню, несколько раз я слышала, как она разговаривает сама с собой, подкалывая юбку или распаковывая готовое платье. Это самое необычное, что я могу припомнить, и я много раз чувствовала из-за этого себя виноватой. А вы?

Алан кивнул.

— Но в большинстве случаев она вела себя точно так же, как и в первую нашу встречу: была весела, дружелюбна, всегда готова помочь... Хорошая подруга.

— Но...

Ее ладонь, все еще лежащая на его запястье, слегка сжалась.

— Нет, Алан. Никаких «но». Рей Ван Аллен тоже занимается этими... самобичеваниями-по-утрам, так, кажется, это называется. Вы вините его? Есть, по-вашему, его вина в том, что он не заметил опухоль?

— Нет, но...

— А как насчет моей вины? Каждый день я работала с ней бок о бок; мы вместе пили кофе в десять, ели ленч — в полдень, снова кофе — в три. Со временем мы стали разговаривать очень откровенно, чем дольше мы были знакомы, тем больше нравились друг другу. Алан, я знаю, что она любила вас и как друга, и как любовника, и я знаю, что она любила мальчиков. Но тянула ли ее болезнь к самоубийству... я не замечала. Так скажите мне, вы вините меня? — Ее ясные голубые глаза взглянули на него честно и прямо.

— Нет, но...

Ее рука снова сжалась — легонько, но властно.

— Я хочу спросить вас кое о чем. Это важно, поэтому хорошенько подумайте.

Он кивнул.

— Рей был ее врачом, и, если даже это сидело в ней, он этого не видел. Я была ее подругой, и, если это и было в ней, я этого не замечала. Вы были ее мужем, и, если это и подтачивало ее, вы этого тоже не увидели. И вы считаете, что это все, что дальше идти некуда и не у кого спрашивать... но это не так.

— Не понимаю, к чему вы клоните.

— Был еще кое-кто, — сказала тогда Полли. — Кто, на мой взгляд, был ближе к ней, чем все мы.

— О ком вы го...

— Алан, а что говорил Тодд?

Он уставился на нее непонимающим взглядом, словно она произнесла какую-то фразу на иностранном языке.

— Тодд, — нетерпеливо произнесла она. — Тодд — ваш сын. Из-за которого вы не спите по ночам. Это же из-за него, правда? Из-за него, а не из-за нее?