Самое необходимое

Это выходит так просто, когда разговариваешь сама с собой. Сложно становится, только когда смотришь любимому человеку в глаза и стараешься подобрать ключ, которым можно отпереть свое сердце, не разодрав его на кровоточащие, трепещущие от боли кусочки.

Боль и ложь; ложь и боль. Две вещи, вокруг которых в последнее время вертится вся ее жизнь.

— Как ты сегодня, Полли?

— Отлично, Алан. Все в норме.

На самом деле все было ужасно. И не то чтобы у нее так страшно болели руки в эту самую секунду; она почти желала, чтобы они заболели, ибо, как бы ни страшна была боль, когда она наконец приходила, ожидание боли было куда страшнее.

Вскоре после полудня она ощутила теплое покалывание — почти вибрацию — в кистях. Вокруг суставов и у основания больших пальцев образовались жаркие кружочки; она чувствовала, как они растекаются из-под каждого ногтя маленькими узкими полосками, как невеселые улыбки. Так уже случалось с ней раньше — дважды, — и она знала, что это значит. Ей предстояло пережить то, что ее тетя Бетти, у которой был такой же артрит, называла настоящим кошмаром. «Когда руки у меня начинает покалывать электрическими булавками, я всегда знаю, что пора задраивать люки», — говаривала Бетти, и теперь Полли старалась задраивать свои люки — впрочем, без особого успеха.

Снаружи двое мальчишек выскочили на середину улицы, играя с мячом. Тот, что был справа — младший из парней Лоусов, — подпрыгнул, пытаясь перехватить пас. Мяч ударил его по пальцам и отскочил на лужайку Полли. Побежав за ним, он увидел, что она выглядывает из окна, и махнул ей рукой. Полли подняла в ответ руку... и почувствовала внезапный приступ боли, словно накрывший кисть толстым слоем поднятой ветром угольной пыли. Потом боль исчезла, и осталось лишь прежнее покалывание, похожее на сгущающийся перед грозой воздух.

Боль придет — в свое время; она ничего не могла с этим поделать. А ложь, которую она сплела Алану про Келтона, — дело другое. И правда, подумала она, вовсе не так уж страшна и ужасна... И он, возможно, подозревает, а может, и знает, что она солгала ему. Знает. Ты же видела это по его лицу... Так почему же это так тяжело, Полли? Ну почему?

Отчасти из-за артрита, полагала она, а отчасти от болеутоляющего, на которое она стала полагаться все больше и больше: эти две вещи как-то затуманивали разумные мысли, превращали прямой и ясный угол зрения в странную, изломанную кривую. И потом, ведь была еще собственная боль Алана... И прямота и честность, с которыми он открыл ее. Он выложил ей все как на духу, без всяких колебаний.

Его чувства, вызванные странным несчастным случаем, унесшим жизни Тодда и Анни, были сбивчивыми и темными — полным-полно мерзких (и пугающих) всплесков эмоций, но тем не менее он раскрылся перед ней весь. И сделал это, потому что хотел выяснить, не знала ли она что-то такое про душевное состояние Анни, чего не знал он... Но еще он сделал это, потому что играть по-честному и держать такие вещи на виду — просто часть его натуры. Она боялась его реакции, когда (и если) он узнает, что честная игра не всегда присуща ее натуре; что сердце у нее, как и руки, тронуто ранним инеем.

Она неловко поежилась в своем кресле.

«Я должна ему сказать — рано или поздно, но мне придется. И никакие рассуждения не могут объяснить, почему мне это так тяжело; не могу даже объяснить, почему я вообще стала лгать ему. Я хочу сказать, что ведь не убивала своего сына...»

Она вздохнула — звук был больше похож на всхлип — и выпрямилась в кресле, отыскивая глазами играющих в мяч ребятишек, но они уже убежали. Полли откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

12

Она была не первой девчонкой, которая забеременела после жаркой схватки на вечерней свиданке, а потом яростно спорила с родителями и прочими родственниками о том, чем это должно закончиться. Они хотели, чтобы она вышла замуж за Пола Шихана по прозвищу Дюк — парнишку, от которого она залетела. Она в ответ объявила, что не вышла бы за Дюка, даже если бы он был последним парнем на всем белом свете. Это была правда, но гордость не позволяла ей сказать, что Дюк не хотел жениться на ней — по словам его ближайшего дружка, он уже лихорадочно готовился к вступлению в морскую пехоту, как только ему исполнится восемнадцать... что должно было случиться меньше чем через шесть недель.

— Давай-ка расставим все точки над «и», — сказал Ньютон Чалмерз, а затем сломал последний хрупкий мостик, соединяющий его с дочерыо. — Он был достаточно хорош, чтобы трахаться с ним, но слишком плох, чтобы выйти за него, — я правильно понял?

Тогда она попыталась сбежать из дома, но мать поймала ее. Если она не выйдет за этого мальчишку, сказала Лоррейн Чалмерз своим сладким, рассудительным голосом, едва не сводившим Полли с ума, когда она была девчонкой, им придется отослать ее к теге Саре в Миннесоту. Она сможет оставаться в Сант-Клауде, пока не родится ребенок, а потом отдать его на усыновление.