Самое родное (рассказы)

Он водил меня от участка к участку, рассказывал

о бригадах, о звеньях высокого урожая. Нагнувшись,

он взял в горсть немного земли и подкинул ее на

ладони.

— Только на войне понял я, как дорога мне эта

Родная земля, — сказал он задумчиво.

Мы поднялись на высокий холм. Солнце садилось.

31

Пламенел закат. Шелестящими волнами

перекатывались хлеба, убегая вдаль, к границам Кабарды.

— Дважды рвали сорняк, — окидывая взглядом

пшеничные дали, с гордостью произнес Владимир.

Мы подошли к бурной речушке и сели на берегу.

— Вырубили сады, — тихо сказал Владимир.

— Ничего, вырастим новые, лучше прежних будут.

Мне столько хочется сделать, что одной жизни мне

мало, ой, как мало... Л вот что осталось от нашего

стана. Помните, вы нам до войны лекции здесь читали?

Новый стан построю, да такой, чтоб отдельные

комнаты у колхозников были, баня, ясли, библиот^а. Чтоб

радиоприемник играл и картину после рарепы можно

было посмотреть... — Л что вы думаете; нельзя? —

вдруг резко спросил он, хотя я слушала его молча.

И в ту минуту он стал похож на того неуемного,

вихрастого Володьку, которого я выгоняла из класса

за шалости.

— Почему нельзя? — сказала я. — Можно даже

больше, чем ты замышляешь. Ведь все в твоих

руках.

Он с благодарностью посмотрел на меня. В

лунном мареве тихо шептались травы.

— Но если сказать правду — трудно мне порой,

труднее даже, чем было на фронте. Никогда не

работал человек так, как работает сейчас. Вон за тем

курганом работает бригада стариков. Я не звал их,

сами пришли. Мать говорит, что у земли своя душа

есть и эту душу понять надо, а если поймешь, то она

никогда не подведет...

— Не плачет мать больше?

— Нет, — улыбнулся он как-то особенно

ласково, — всё проверяет, хорошо ли работаю.

Он швырнул в воду камень.

— Год должен быть хорошим. Опять мы богатыми

станем. Вот река, — какая сила под боком. А

дороги какие можно проложить! Только надо захотеть по-

настоящему. На фронте, бывало, скажет бригадный

инженер: «За ночь дорогу проложить, мост

починить». И мы такое делали, что, кажется, не под силу

человеку. Эх, мне бы сюда нашего бригадного инже-

32

,;1; - мечтательно воскликнул он, сдвинув фураж-

х' .!а затылок.

Б эту ночь Владимир был удивительно

словоохотлив я никогда не знала его таким.

__ Хочется, чтобы у нас всего было много и чтоб

;;..мое лучшее. Потому я, однорукий, и в председатели

ч:,.-|Хоза пошел, чтобы самому проверить, что человек

жег сделать, если захочет, если все силы отдать,

;,к на войне отдавали.

Он взъерошил светлые волосы и, подвинувшись

м» мне, сказал тихо, как бы поверяя тайну:

— А в душе у меня такое волнение... верите, мне

п него трудно, ой, как трудно.

— Это хорошее волнение, очень хорошее...

В это время к нам подошел молодой, невысокого

поста мужчина в сапогах и косоворотке.

— Знакомтесь, — сказал Владимир, — это наш

агроном. Тоже фронтовик.

— Ну как, поедем, или ночевать будем? —

спросил агроном, и я услышала в его низком басистом-

голосе певучий говор украинца.

— Ночевать, — ответил Владимир. — Покажем

>автра учительнице весь колхоз. Пусть посмотрит...

Мне захотелось рассказать этим двум

замечательным людям, осетину и украинцу, хозяевам этих

земель, как на этих холмах жили их отцы и деды — в

неодолимой нужде, в бесправии и кровавых распрях...

У курганов паслись стреноженные кони, над

горами обломаиым колечком висела бледная маленькая

луна. Звенела река, серебром отливали поля, темной

стеной вдали тянулись леса — наши леса, наши поля,

наши реки.

И захваченная мечтой своих юных собеседников,

'!. позабыв о своих сединах, мечтала вместе с ними:

сот в голубизну неба поднимается мрамор, гранит

покрывает улицы, ярче звезд сверкает всюду

электричество, нежным белым пухом цветут наши сады...

И я, в который раз, пожалела о том, что не дана

человеку вечность, потому что бессмертна жизнь на

*-мле...

1947 г.

'-'Мое родное.

33

У СТАРОГО СКЛЕПА.

Вечер застал меня на станции Ардон. До ночи-

мне надо было добраться в колхоз «Партизан».

Но на привокзальной площади машин не было, и я

без особой радости подумала о том, что ночь

придется провести на станции.

— Садитесь, подвезу, — обратился ко мне

плотный мужчина средних лет с широкой крутой

спиной. — Машин до утра не будет, а вас дождь

промочит. Видите, — показал он на свинцово-фиолетовые

тучи, которые стремительно неслись из-за гор. —

Хорошие тучи! Большой должен быть дождь. Только бы

мимо не прошел... Ну что-ж, поехали?

Я с благодарностью приняла предложение

незнакомого человека.

Пыльная извилистая дорога бежала по

пшеничному полю, и высокие упругие колосья с жестким

шуршанием царапали бока двуколки.

Мой спутник был молчалив, но я обратила

внимание на то, с какой легкостью, с какой мальчишеской

лихостью правил он лошадью. Каждый раз, натягивая,

вожжи, он чуть привставал, и казалось, что он вот-вот

залихватски гикнет и конь понесет.

— Вижу, что вы в кавалерии служили, лошадь

чувствует вашу руку, — сказала я, желая завязать

разговор.

Он повернул ко мне лицо и с усмешкой, но без

горечи, сказал:

— Хромых в армию не берут, тем более в

кавалерию. Там йоги нужны такие, чтоб крепче стали были..

34

Он натянул вожжи, тихо присвистнул, и лошадь

пошла бодрой рысью. Подул встречный ветер.