Самое родное (рассказы)

пионерском отряде он дружил с сыном школьного

сторожа, русским мальчиком „Васей. Сторож, хмурый, но

добродушный старик, никогда ие мешал их детским

шалостям, и дети целые дни проводили на школьном

дворе. Детская дружба с годами окрепла. Они вместе

вступали в комсомол, вместе учились, работали. И

только война разлучила друзей. Но не надолго. Уйдя

в первые дни войны на фронт, Василий скоро, после

тяжелого ранения, вернулся в родное село и был

назначен районным военкомом.

— Отправь меня на фронт, — просил Серго.

Но Василий неизменно отвечал:

— Не могу, Серго. Не подходишь ты по здоровью.

а и в колхозе люди нужны — кто армию кормить

будет?

Из бледного худосочного мальчика Серго

превратился в высокого узкоплечего юношу. Мать, глядя на

него, сокрушенно качала головой и с невыразимой

лаской в голосе говорила:

— Последыш ты мой, девушкой бы тебе родиться.

Какой из тебя мужчина?..

* * *

Горячий сухой август. В мутном небе раскаленным

шаром висит солнце, обжигая землю. Ветер собирает

на дорогах пыльные курганчики. Через тихое когда-то

село с шумом проносятся грузовики с боеприпасами,

санитарные машины, зенитки. Танки сотрясают землю

и обдают маленькие узенькие улочки горячим

дыханием раскаленного железа. День и ночь нескончаемой

.вереницей проходят войска в ущелье.

Старая Сафиат выходила на дорогу,

всматривалась в усталые, запыленные лица бойцов и думала:

«Война в России, а войска в горы идут». С

недоумением разглядывала она молодых девушек,

вооруженных так же, как и мужчины, и растерянно говорила

про себя: «Такого никогда не было».

Когда Серго показал матери повестку из

военкомата, она побледнела.

— Один ты у меня остался, последний... Он твой

друг с детства, скажи ему, чтобы тебя не отправлял...

Простоволосая, пришла она в военкомат и

оттолкнула часового, загородившего ей дорогу.

Захлебываясь невысказанным горем, она сказала:

— Не смеешь ты меня... Я пять сыновей и двух

внуков отдала...

И распахнула дверь кабинета.

Военком поднялся ей навстречу и пододвинул

стул. Она долго молча смотрела на него, потом

протянула повестку.

— Пожалей мою старость... Ты его друг с

детства, не отправляй его. Он больной слабый. Сам почему

не идешь? Последний он у меня, — шептала Сафиат,

как в бреду.

Военком побледнел. Он дважды вытер ладонью

вспотевший лоб. Не отводя от старухи взгляда, он

сказал:

— И я иду. Мы все идем воевать. И дети, и

старики пойдут. Немец в Ростове.

Он говорил тихо, и его худое лицо судорожно

дергалось.

Сафиат, как во сне, медленно шла по длинным

улицам села...

Она не провожала сына. Оставшись одна в

большом пустом доме, она разрыдалась, потом забилась в

угол и остановившимся бездумным взглядом долго

смотрела перед собой.

* * *

Улеглась пыль на дорогах, глухая тишина повисла

над опустевшими улицами. Неумолкающий гул

канонады отал привычен и сросся с этой тишиной.

Старая Сафиат видела, как большой самолет с

черными крестами пролетел совсем низко, почти

касаясь верхушек деревьев, и обстрелял безмолвные,

мертвые улицы.

По ночам она не спала, сидела в какой-то

полудремоте у окна и в минуты краткого затишья

слышала, как шуршат сухие поля неубранной кукурузы.

Свистел ветер в чердаках, в пустых амбарах, и

испуганно, приглушенно шумела река.

Как-то ночью кто-то легко прошел по коридору и

привычно потянул дверь. Сафиат вскочила и замерла

в ожидании. Дверь открылась. На пороге, в

сверкающей от дождя бурке, стоял ее сын, ее Серго.

— Почехму ты не ушла, мама? — спросил он,

обнимая дрожащую старуху.

Не отводя взгляда от его лица, Сафиат гладила

мокрую, слипшуюся шерсть бурки и говорила:

— Никуда я не пойду» дом не брошу. Кто меня,

старую, тронет?

Оправившись от первой радости, она заметила на

пороге военкома. Оттененное черной буркой, лицо-

Василия казалось бледнее обычного, па нем ярче

проступали веснушки. Встретившись с ним взглядом,

Сафиат молча обняла сына и прижалась к нему всем

телом, словно защищая его от опасности.

Потом она колола у сарая дрова, топила печь,

кормила гостей. Она подкладывала военкому жирные

куски баранины и горячий хрустящий чурек, но ни

разу не взглянула на него.

«Если бы не он, — думала Сафиат, — сидел бы

Серго дома. А теперь... что будет с ним?»

— Мы в партизаны уходим, мама, — с

необычной нежностью сказал Серго, прощаясь и обнимая

мать. — Если будет трудно, приходи к старой башне.

Погладив узкой ладонью седую голову матери.

Сорго вышел. Военком быстро пошел за ним...

* * *

Мутная сырость осеннего рассвета. Огромные

серые грузовики, обгоняя друг друга, ворвались в

притихшие пустынные улицы. Они наезжали на закрытые

ворота, давили заборы, цветники, огороды. Солдаты

стреляли из автоматов в окна домов. Все звенело,

дрожало, гудело, наполняя село зловещим скрежетом

стали.

Сафиат стояла у окна. Серая машина вдруг круто

свернула с дороги и врезалась в крашеный забор ее

двора. Доски с сухим стонущим треском легли под

колеса машины... Сафиат зажмурилась и прижалась

спиной к стене.

Ежась от пронизывающего осеннего холода, они

тяжело бегали по коридору, стучали дверьми,

кричали на непонятном языке. Сафиат видела, как

изрубили на дрова забор, который красил ее старший

сын, как сломали курятник, потому что он мешал