Отправляясь в эти походы, Уилсон в угоду своему тщеславию не опускал вязаный шлем на лицо и очень гордился тем, что его никакой мороз не берет. Как же мы возликовали в один холодный ветреный вечер, когда Уилсон возвратился с белыми пятнами на щеках, тщетно пытаясь прикрыть их рукавицами из собачьего меха!
Лошадей кормили в полдень; они получали снег вместо воды и прессованный фураж – один день с овсом, другой – со жмыхом; пропорции смеси определялись в зависимости от объема текущей или предстоящей работы. Наш ленч начинался вскоре после часа, за несколько минут до него Хупер восклицал: «Стол, пожалуйста, мистер Дебенем!» – и со стола снимали все записи, карты, измерительные инструменты и книги. По воскресеньям его накрывали темно-синей скатертью, в остальное время на нем лежала белая клеенка.
Ленч состоит из очень вкусной еды, без мяса. В неограниченном количестве предлагается хлеб, масло и сыр или вместо сыра джем, их запивают чаем или какао. В холодной стране какао безусловно является ценнейшим напитком, что не мешает возникновению многочисленных и ожесточенных споров о сравнительных достоинствах его и чая. Иные делают себе тосты с маслом на огне камбузной печи. Я же, грешный, предпочитаю гренки по-валийски,[86]
в сырные дни многие следуют моему примеру и придумывают различные кулинарные рецепты, которыми немало гордятся. Скотт сидит на своем постоянном месте во главе стола, у его восточной стороны, мы же все рассаживаемся как придется, иногда, впрочем, руководствуясь желанием продолжить или начать с кем-нибудь разговор. Если тебя распирает желание высказаться, лучшего слушателя, чем Дебенем, не найти; если хочется просто послушать, достаточно примоститься поблизости от Тейлора или Нельсона; если же, напротив, душа твоя жаждет покоя, то самая подходящая атмосфера – около Аткинсона и Отса.В разговорах нет недостатка, главным образом потому, что разговаривать не обязательно: большинство людей знает, какая мучительная пустота овладевает нашим сознанием при одной мысли о том, что раз мы едим, то непременно должны беседовать, даже если сказать совершенно нечего. Но была, конечно, и другая причина, более простая: в обществе специалистов, объехавших почти весь свет, профессионально занимающихся взаимосвязанными проблемами, естественно возникают не только многочисленные темы для обсуждения, но попутно и далеко идущие ассоциации. Кроме того, по роду своей деятельности мы все обладали жилкой любознательности и стремились глядеть в корень вещей. Естественно, что за столом всегда завязывались интересные разговоры, перерастающие порой в жаркие и шумные споры.
Покончив с едой, безо всяких церемоний закуривали трубки. Именно трубки, потому что у нас огромное количество табака, любезно подаренного мистером Уиллсом, запас же сигарет из того же источника был умышленно ограничен, да и тот выгружен на берег не полностью и поделен между желающими. Поэтому сигареты считаются некоей ценностью и в стране, где обычные формы валюты не имеют хождения, часто служат ставками при заключении пари. То и дело можно услышать: «Спорю на десять сигарет» или «Спорю на обед по возвращении в Лондон», а если спорщик уж очень уверен в своей правоте: «Спорю на пару носков».
К двум часам дня все снова возвращаются к своим занятиям. В сносную погоду дом вскоре пустеет, лишь кок с двумя матросами остаются мыть посуду. Остальные спешат воспользоваться последними проблесками дневного света, которые еще отбрасывает на севере солнце из-за горизонта. Тут следует пояснить, что если в Англии солнце встает более или менее на востоке, к полудню перемещается на юг и садится на западе, то в Антарктике все иначе. На тех широтах, где мы тогда находились, солнце достигает своей высшей точки в полдень на севере, а низшей – на юге. Как известно, летом оно четыре месяца подряд (октябрь – февраль) не сходит с небосвода, а зимой четыре месяца (21 апреля – 21 августа) полностью скрыто за горизонтом. Примерно 27 февраля, в конце лета, оно начинает заходить и бывает точно на юге в полночь; на следующий день оно заходит немного раньше, опускается чуть ниже. В течение марта и апреля оно с каждым днем опускается под горизонт все ниже, а к середине апреля лишь ненадолго показывается на севере небосклона в полдень, как бы прощаясь перед окончательным исчезновением.