Самое ужасное путешествие

Очевидно, Р. Скотт при планировании похода на полюс не оценил в полной мере степень критической ситуации, возникшей в отряде Э. Шеклтона при его возвращении к экспедиционной базе в 1909 году. В противном случае он не планировал бы столь поздних сроков возвращения, что в условиях наступавшей зимы имело бы самые тяжелые последствия. Читателю, однако, следует иметь в виду, что степень обусловленности событий в отряде Э. Шеклтона в конце февраля 1909 года становится понятной лишь в сравнении с обстоятельствами походов лейтенанта Эванса в 1912 году и Н. А. Макинтоша в 1916 году, как это показано в примечании 10 к предыдущей главе. Важно, что Р. Скотт не разглядел вовремя угрозы последствий перенапряжения людей в условиях наступающей зимы, за что и заплатил собственной жизнью. Тем более не в полной мере понимают нарастание этой угрозы зимовщики на мысе Эванс, как это следует из описания Э. Черри-Гаррарда.

Аткинсон и Дмитрий с двумя собачьими упряжками вышли с мыса Эванс на мыс Хат только 13 февраля: раньше они не могли пройти из-за непрочного морского льда – единственного пути сообщения с мысом Хат, а следовательно и с Барьером, – он начинал вскрываться. На Барьер Аткинсон собирался выступить через неделю. Но 19 февраля в 3.30 утра появился Крин с неожиданными новостями. Он сообщил, что лейтанант Эванс лежит поблизости от Углового лагеря, еще живой, но смертельно больной, а Лэшли его выхаживает; что последняя вспомогательная партия состоит только из трех человек, вопреки всем предварительным планам; и что Скотта, который быстро идет вперед и делает в среднем хорошие дневные переходы, они оставили всего в 237 километров от полюса. Скотт так продвинулся на юг, что, казалось, он может возвратиться намного раньше намеченного срока.[130]

Пурга, приближавшаяся к Барьеру, пока Крин шел к мысу Хат, здесь как раз в это время свирепствовала; она немного стихла незадолго до его прихода, но вскоре снова разбушевалась вовсю, не давая собакам выйти на помощь Эвансу. Да и самому Крину надо было наесться досыта, отогреться и отдохнуть. Наслаждаясь всеми этими благами, он слово за слово рассказал, что они делали для спасения Эванса, – Лэшли ярко живописует этот эпизод в своем дневнике, приведенном в предыдущей главе; из отрывочных замечаний Крина Аткинсон восстановил цельную картину его перехода – он сделал в одиночку 56 километров. Напомню, что Крин шел после трех с половиной месяцев трудного путешествия, шел по местности, особенно опасной из-за трещин, из которых оступившийся человек не в состоянии выбраться без посторонней помощи. Крин шел 18 часов подряд, счастье его – и его товарищей, – что пурга, налетевшая через полчаса после его прихода, не началась немного раньше; никакая сила на земле не спасла бы его, и известие о бедственном положении Эванса так и не дошло бы по назначению.[131]

Пурга бушевала весь день и все следующую ночь и утро, так что ничего нельзя было поделать. Но 20-го днем погода улучшилась, и в 4.30 Аткинсон и Дмитрий вышли с двумя собачьими упряжками, хотя мело еще довольно сильно и видимость была никудышная. Они шли сутки с одним привалом для отдыха собакам, очень смутно представляя себе все время, где находятся – так трудно было ориентироваться в метельной мгле; вот только остров Уайт они разглядели. Во время второй стоянки, когда, по их расчетам, палатка Лэшли должна была находиться где-то поблизости, на несколько минут просветлело, и тут они увидели флаг, который Лэшли установил на санях. Эванс был еще жив, и Аткинсон немедленно дал ему свежие овощи, фрукты, тюленье мясо, столь необходимые его организму. Аткинсон неизменно в самых восторженных выражениях высказывал свое восхищение тем, как самоотверженно Лэшли ухаживал за больным.

До конца ночи и весь наступивший день пурга не утихала, идти в такую погоду было невозможно, и только 22-го в 3 часа утра они выступили на мыс Хат. Эванса везли в спальном мешке на санях. Этот переход описан в дневнике Лэшли.