Самои

Несколько раз в городе встречались с Алексеем Саблиным. К Масленниковым он не ходил: Александру не знал, а Андрея Яковлевича недолюбливал. Егорка всю зиму не был дома, а Алексей бывал в Петровке частенько да и с Нюркой переписывался, всё приветы передавал. С весны оба дружно заговорили о доме: Алексею приказ вышел о демобилизации, Егорка к экзаменам готовился. А городская весна дружно наступала. Подсохли канавы, запылили дороги, зазеленела трава, вот-вот проклюнутся тополиные почки, и развернётся лист. В выходной день Алексей затащил Егорку на стадион.

— Смотри, смотри, чё делают! — будущий механизатор увлёкся игрой и никого, кроме футболистов, не замечал. А когда чья-то фигура заслонила от него поле, не на шутку разозлился:

— Ты чё, блин, проходи!

Поднял глаза — Корсак! Стоит, ухмыляется криво. Узнал, припомнил…. Только какого — того, что в бане или у ворот?

— Здорово, кореш? — мелькнули редкие жёлтые зубы. — Друзей не признаешь?

— Да пошёл ты, друг! — огрызнулся Егорка

Корсак сузил глаза, помедлил, раскачиваясь с пяток на носки, достал из кармана опасную бритву, махнул перед Егоркиным носом:

— Щас, падла, нос оттяпаю!

Алексей попытался схватить его за руку, но не поймал. Егорка размышлял, бритва не нож, успеет только по руке полоснуть, а ему сразу головёшку заверну, как курёнку. Сунул Корсаку кулак под нос:

— Нюхни и вали, пока не врезал.

— Ну, гад! — Корсак отступил и чуть не плакал от злости. — Ты же кровушкой своей счас захлебнёшься…

— Беги, беги, а то обсерешься, — посоветовал Саблин.

Атаман и на него посмотрел жалостно и потерянно.

— Ну, гады, — злость душила его, он рванул ворот рубахи, пошёл, а потом побежал прочь.

Лишь только скрылся с глаз, Егорка заторопился:

— Пойдём, пойдём…

— Ты чего? — удивился Саблин.

— Я эту компанию знаю.

Прихватили их на выходе со стадиона. Человек пятнадцать подростков Егоркиного возраста, и Корсак, конечно, с ними. Прижали к высокому забору. Но тут же раздались милицейские трели. Шпана рванула врассыпную, Корсак замешкался. В руке атамана мелькнула бритва:

— Уйди от греха, мусор, — выдавил он. — Уйди по-хорошему.

— Дёрнешься — пристрелю, — молоденький румяный милиционер повёл стволом револьвера. — Ну-ка, брось свою железку.

Корсак пятился спиной к Егорке. Кураж ударил тому в голову. Он прыгнул на атамана.

— Егор! — услышал крик Алексея, увидел руку с бритвой, и блеск её увидел, безжалостный, холодный блеск. И чужую костлявую руку почувствовал и мышцы предельно напряжённые, и свою молодую силу, помноженную на злость и азарт. Корсак захрипел, забился в его объятиях.

Потом был отдел милиции. За дверью кто-то радостно докладывал:

— Корсака прихватили, живёхонького, только по морде раза два съездили, чтоб не трепыхался.

Протокол писал старший лейтенант. Корсак дерзил по каждому вопросу.

— Тебе, начальник, не блатных, а бабочек ловить.

Егорке:

— Запомни, падла, тебе не жить.

— Ты своё жульё на базаре пугай, а меня увидишь, беги, сломя голову, — ответил ему Агапов.

Старший лейтенант с любопытством посмотрел на него и Корсаку:

— Ты бы, Кузьмин, о себе подумал: срок тебе маячит и не малый.

Но Корсак о себе уже подумал:

— Ты мне в зенки глянь, начальник. Я ж не фраер с Гончарки, я — профессионал. Но не востри уши: на мне ничего нет, а то, что есть, ты вовек не узнаешь.

— Бандит он, товарищ старший лейтенант, сволочь и бандит, тут и гадать не надо, — горячо убеждал Алексей Саблин.

— Вот тут ты дал, в натуре, маху. Пострадавший я, как есть пострадавший, вот этих самых элементов. Напали, избили, два зуба, как не бывало. Ну, а бритва…. Так не финка ж. Я может только бриться собрался, а тут эти, налетели, избили…

— В лагерях будешь байки рассказывать, там трепачей любят, — милиционер передвинул бумагу на край стола. — Подпишитесь, товарищи.

За дверью Егорка, приостановился, слушая, как форсит Корсак.

— Папироску разреши, начальник.

— Бери, не стесняйся.

— Дай тебе, Бог. Когда по делу заловишь, зуб даю, томить не буду…

Учился Егорка легко, раскованно, экзаменов не боялся. Будь его воля, не уходил бы из училища ни днём, ни ночью, а на тракторе так и спал бы.

— Чего тебе учить-то, — завидовали перед экзаменами товарищи. — Ты ж всё знаешь.

— Пустая бочка, — стучал Егорка кулаком в макушку, а из открытого рта вылетали глухие звуки. — Не только трактор, аэроплан войдёт.

Все эти зазоры-диффузоры легко запоминались и просились на язык, лишь только преподаватель задавал вопрос. Нашлись покупатели на Егоркину душу. Хоть рабфаковцы считались вольными слушателями и освобождены были от обязательной отработки по распределению, его вместе с несколькими "дневниками" зачислили в Рождественский отряд Петровской МТС. Да он и не расстроился, хотя Масленников подбивал на бунт. От Рождественки до дома рукой подать, да и отряд-то сформирован лишь на посевную.

Лишь только когда получил диплом, понял, как сильно наскучался по матери, родным. Шутка ли, с осени дома не был. Засобирался. Отложил в сторону подаренную Масленниковым "хромку":

— Потом привезёте — налегке пойду.