Самолёт Москва – Белград

Полина Аркадьевна подарила Кире шикарный альбом по искусству 18 века. Кира никогда не держала в руках такую книгу. Нет, не так! Она никогда не держала в руках такую роскошную вещь, как эта книга. Кира с благоговением провела пальцем по шелковистой, плотной бумаге. Как вкусно пахнет, а какие иллюстрации! Она будет растягивать удовольствие, читая по одной странице в день, в мельчайших деталях рассматривая репродукции и фотографии. Через неделю Кира, захлёбываясь слезами, призналась Полине, что брат изрисовал страницы химическим карандашом, а некоторые листы выдрал с корнем. Оказалось, что альбом Серёжке дал отчим, чтобы тот не мешал ему смотреть футбол.

Полина Аркадьевна приподняла подбородок плачущей девушки, и вместо утешения, жестко сказала:

– Запомни слово «моё», не научишься бороться, ничего не добьешься. Как ты выберешься из этих трущоб, если у тебя изо рта тащат? Прячь, чтобы не нашли, найдут, отберут – царапайся, кусайся, кричи, но своё верни. Тогда, может быть, кое-что и получишь от жизни. Кира, ты сейчас, как дом без окон и дверей, заходи и бери, что хочешь!

После этого разговора Полина Аркадьевна дала Кире книгу «Унесенные ветром». Девочку поразили слова Скарлетт:

«Я пройду через всё, а когда это кончится, я никогда, никогда больше не буду голодать. Ни я, ни мои близкие Бог мне свидетель, я скорее украду или убью, но не буду голодать».¹

Но её учили совсем другому! Учили тому, что чистая совесть важнее сытого желудка, что бедность не порок. «Порок, – сказала Полина Аркадьевна. – Ещё какой порок! Но только не для гениев, чей свет искупляет все пороки и все грехи. Нам, простым смертным, должно думать о хлебе насущном. Бедненько, но чистенько… Ерунда. Бедность не бывает чистой».

Кира задумалась. В чём-то Полина была права, например, ей почти никогда не покупали новой одежды, она донашивала за Аленой даже колготки. И что? Как ни стирай, как ни штопай, все равно выглядишь оборванкой! С другой стороны, её бабушка жила совсем небогато, но в избе всегда было чисто, пахло молоком и травами…

***

Отчим дремал у телевизора, мать возилась на кухне, Кира заканчивала стирку, а вот брат вёл себя подозрительно тихо, уже битый час его было ни видно, ни слышно. Внезапная догадка заставила Киру охнуть: на её столе лежала школьная стенгазета… Что если Сережка добрался до неё?

Так и есть! Серёжка пыхтел от удовольствия, расстригая стенгазету на тонкую лапшу. Кира подскочила к нему и вырвала из рук ножницы, брат от неожиданности втянул голову в плечи, вытаращив круглые, совиные глаза. Она схватила его за ухо и прошипела:

– Не смей больше трогать мои вещи! Никогда! Понял? Иначе я тебе все уши пооткручиваю!

Брат завизжал от страха и боли, на его крики прибежала мать. Увидев заплаканного сына и испорченную стенгазету, она набросилась на Киру:

– Тебе кто разрешил руки распускать? Кобыла взрослая, а ума нет. Брата убить готова из-за какой-то сраной стенгазеты!

Кира чуть не заплакала от обиды, бросилась в комнату брата, схватила со стола букварь и разорвала по корешку, мстительно приговаривая:

– Будешь знать, как трогать мои вещи, будешь знать!

Серёжа, влетевший в комнату вслед за сестрой, заблажил на всю квартиру, призывая родителей к скорой расправе над сестрой. Отчим, разбуженный семейным ором, злой с похмелья, не сразу сообразил в чём дело. Выслушав ревущего сына и дав ему подзатыльник, Виктор навис над падчерицей. Дыша ей в лицо смрадом перегара, он прохрипел:

– Совсем офонарела, сучка? Чтоб завтра же ноги твоей здесь не было! Усекла?

Кира, дрожа то ли от страха, то ли от ненависти к этой опухшей роже, выдохнула:

– Сам уходи! Не боюсь тебя…Понял?

Отчим с маху ударил по её голове широкой, тяжелой ладонью, Кира, отлетев в сторону, врезалась виском в дверной косяк, в глазах потемнело, но через секунду эта, вибрирующая болью, черная пустота вспыхнула желто-красные пятнами. Она удивилась тому, что «искры из глаз» существуют на самом деле. Мать закричала, вцепилась в мужа, пытаясь оттащить его от дочери, но тот уже вошёл в раж. Пудовым кулаком он толкнул девочку в спину и, когда та упала ничком на пол, с остервенением стал пинать ногой в живот. Нина умоляюще запричитала:

– Забьёшь ведь до смерти, посадят тебя, уймись, Христом Богом прошу!

Виктор отшвырнул жену к стене, постоял несколько минут, покачиваясь из стороны в сторону, и, матерясь, побрёл на кухню. Мать помогла дочери встать, отвела в комнату, и, уложив на кровать, накрыла пледом. У Киры уже не было сил всхлипывать, слёзы просто стекали по её лицу бесконечными, горячими ручейками. Нина вытирала их шершавой, натруженной ладонью и шептала то ли виновато, то ли с укором: