Самолет уходит в ночь

Например, в Центральном государственном архиве Октябрьской революции хранится очерк известного советского писателя Николая Вирты о памятном полете майора Гольцева.

Вот что он пишет.

«Мы сидели у писателя Леонидова. Шел обычный для москвичей и для всех русских вообще, военных и невоенных, разговор о втором фронте, о том, почему-де медлят англичане и когда же, наконец, они покажут свое настоящее умение драться на земле. В самый разгар спора вошел человек с широким курносым лицом, мягкими губами, свидетельствующими о столь же мягком характере, в очках, со знаками различия майора военной авиации. Я сначала не узнал его.

— Виктор Гольцев? Боже мой, вы ли это? Летчик? Майор? Какими же судьбами? Насколько я знаю, вы всю жизнь интересовались только грузинской поэзией! Литературовед — в роли майора авиации, это бесподобно!

— Война нас бросает в самые неожиданные места, — сказал Гольцев, здороваясь с нами. — Например, я никогда не бывал в Кенигсберге, но этой ночью мне пришлось побывать там. Правда, не в самом Кенигсберге, а над ним, и довольно-таки высоко. Но все же я видел Кенигсберг и был свидетелем того, как он горел от наших бомб!

— Как, вы летали на Кенигсберг? Когда?

— С нашими бомбардировщиками. Вчера ночью. Да, да, не удивляйтесь, я летал с ними бомбить Кенигсберг.

И Гольцев рассказал нам свою военную эпопею. Разумеется, он никогда не думал о военной карьере. Знаки различия? Они не интересовали его. Он был поглощен звучной грузинской поэзией, он копался в старинных балладах Грузии. Но вот началась война, и уже ночью 22 июня 1941 года он в числе двадцати писателей уехал на фронт — сначала на Западный, потом на Карельский, потом попал в штаб авиации дальнего действия. Тут он ведет политическую работу, помогает и инспектирует фронтовые газеты пилотов. Он давно просился в боевой полет и прошел с этой целью все медицинские преграды. Все шло отлично — его признали годным к дальним высотным полетам.

— Я был счастлив! — сказал Гольцев.

И вот однажды он получил разрешение командования авиации дальнего действия отправиться в полет. Куда? Он не знал об этом до последнего момента.

— С кем вам предстояло лететь?

— О, мне повезло. Я должен был лететь с Героем Советского Союза Молодчим. Командир и его штурман Куликов, весь экипаж уже знали цель полета, они отдавали себе отчет, что полет будет исключительно тяжелым, опасным и ответственным. Методически проверяли они каждую деталь машины, каждый винтик и исправляли всякую мелочь. Наконец к определенному приказом времени все было готово.

— Летим, — сказал Молодчий.

— Куда? — спросил я, влезая в своей громадной меховой одежде в самолет.

— Разве вы не знаете?

— Абсолютно.

— На Кенигсберг! — И он ушел в кабину управления.

— На Кенигсберг! — повторил я. — Тем лучше!

Я и раньше очень много летал, но такой полет, полет в гитлеровскую Германию — это мне предстояло впервые. Итак, мы летим. Мои ощущения? Я прежде всего наблюдал за людьми, ведущими самолет. Что меня поразило? Будничность совершаемого ими дела. Они летели на вражеский город тоже впервые, как и я. Я немного волновался, было что-то нереальное, фантастическое в таком положении. Экипаж был совершенно спокоен, деловит, внимателен. Никакой подчеркнутой строгости, ничего необычного в словах, жестах, взглядах... Внимание и спокойствие, я бы сказал, обыденное внимание хороших летчиков и обыденное спокойствие храбрецов... Мы прошли линию фронта. Внизу под нами велась артиллерийская дуэль, я видел вспышки орудий, наших и фашистских. Потом настала ночь. Мы летели все вперед и вперед по прямой линии. Время двигалось удивительно медленно. Говорить не хотелось, да и нельзя было отрывать людей от дела. Ми шли в чернильной, кромешной тьме, среди облаков. Было ужасно холодно, даже в моем меховом уборе я чувствовал себя не совсем хорошо. Термометр в самолете показывал 23 градуса мороза! А внизу была тихая теплая ночь!

— Мы у цели, — сказал штурман Куликов и посмотрел на часы. — Минута в минуту, по приказу.

Кенигсберг лежал под нами во тьме. Немцы услышали нас, я увидел разрывы снарядов зенитной артиллерии. Штурман попросил летчика:

— Доверни вправо. Пилот подчинился.

— Доверни влево. Есть, начинаем.

Мы сбрасывали бомбы на порт, на военные объекты. Ах да, я забыл сказать. Уже около Кенигсберга мы увидели зарево пожаров. Я спросил — что это?

— Это сделали товарищи, которые отбомбились по приказу до нас, — ответил штурман.

И мы шли на эти пожары, и они как факелы освещали нам путь... Наши бомбы пошли вниз, и тотчас вспыхнули под нами новые гигантские пожары. Прицельное бомбометание дало свои итоги, врагу отомщено! По радио Молодчий сообщает штабу: