Самолет уходит в ночь

— Приказ выполнен! Ложимся на обратный курс! Мы были над Кенигсбергом считанное, короткое время. Что я чувствовал? Удовлетворение, только удовлетворение. Вы бомбите нас. Вот вам ответ, черт вас побери! И эти ответы будут все более частыми и все более жесткими, пока мы не раздавим вашу жестокую фашистскую силу. А экипаж между тем деловито работал, маневрируя под снарядами зениток. Мы идем домой. Рассветает, и перед нами линия фронта... Настроение приподнятое и, я бы сказал, облегченное — уф! Сделали свое дело!

Наконец путь в несколько тысяч километров окончен — мы на своем аэродроме. Тепло, тихо, утренние птицы поют на опушке леса... Ну и вот вы видите меня здоровым и живым, побывавшим над Кенигсбергом. Я восхищен этим полетом? Людьми? Конечно! Удивительные у нас люди. Молодость, спокойствие, умение держать себя в руках при любых обстоятельствах и, наконец, высокое искусство работы поразили меня в этом полете с новой силой. Да, я влюблен в советских пилотов, мстящих фашистам, громящих их живую и машинную силу. Я ведь был с ними в таком трудном деле — и не разочаровался. Завтра я лечу с Молодчим на новое дело.

— Вы расскажете нам о нем?

— Разумеется, — сказал Гольцев. — Ну а теперь расскажите мне, что делается в литературе, что пишут мои грузины? Я отстал немного от этого дела...

12 сентября 1942 г.».

...Бомбардировочным полкам АДД, имеющим на вооружении тяжелые машины, надо было бы базироваться на аэродромах, имеющих искусственные взлетно-посадочные полосы, но это не всегда получалось. Нередко приходилось довольствоваться и грунтовыми. А что такое весна или осень для грунтового аэродрома? Они так размокали, что с них вести боевую работу было невозможно. Колеса тяжело груженных бомбардировщиков вязли, тонули в грязи. Какой уж там взлет, вытянуть машину на сухое место — и то благо. А ведь на фронтах боевые действия продолжались независимо от погодных условий, времени суток и времени года.

Что же делать? Где выход? Чтобы не снизить огневую мощь дальнебомбардировочной авиации, командование АДД вынуждено было производить перегруппировку боевых полков, базирующихся на грунтовых аэродромах.

И вот что после этого получалось. Если обычно на аэродроме с искусственным покрытием базировались два-три полка, то весной и осенью на них скапливалось по пять-шесть полков только из нашей АДД. Кроме этого, подсаживались и другие боевые машины — истребители, штурмовики. Днем и ночью над аэродромами кружились самолеты — настоящие стаи стальных птиц. Одиночно, группами взлетали, уходили в различных направлениях, а в это время другие самолеты садились — возвращались с боевого задания. Удивительно, как это руководитель полетов (тогда в шутку его называли директором цирка) мог управлять и взлетающими самолетами, и в то же время обеспечивать посадку машинам, подходившим после выполнения боевой задачи. У одних уже нет горючего. Другие требуют немедленную посадку, потому что получили повреждения в бою, есть раненые. А вот сел самолет с поврежденными шасси или колесами и остановился на взлетно-посадочной полосе, а его можно убрать только трактором. В таких случаях аэродром нужно закрывать. Но это невозможно. Куда деть самолеты, которые в воздухе? Трудные, почти неразрешимые вопросы. И руководитель полетов их решал, и решал неплохо.

В одну из ночей, когда над аэродромом было тесно от взлетающих и садящихся самолетов, мы привели на хвосте самолет противника. Нам, уже имевшим немалый боевой опыт, такая оплошность была непростительна. Еще в начале войны экипаж старшего лейтенанта Соловьева таким же способом блокировал аэродром противника, поджидал, пристраивался и наносил удар. А сегодня обманули нас. Забегая вперед, скажу, что и мы не остались в долгу. Вторую половину войны я летал на самолете, имевшем мощное стрелковое вооружение, позволяющее вести огонь в любом направлении. И мы тогда часто выходили на блокировку вражеских аэродромов, так что с фашистскими летчиками рассчитались сполна.

Но как же все-таки нас обманули?

Мы возвращались на свой аэродром.

— Справа какой-то самолет дает условный сигнал аэронавигационными огнями, — доложил стрелок.

Я присмотрелся. Да, действительно мигает. Но чей это самолет? В темноте опознать трудно.

— Кажется, двухмоторный, — снова сообщил Васильев. — Наш, должно быть...

Я тоже решил несколько раз мигнуть. Неизвестный самолет ответил. Так, перемигиваясь бортовыми огнями, мы продолжали путь. Вместе подошли к аэродрому. Я сделал круг, готовясь заходить на посадку. Шедший за нами самолет сделал то же, как мне показалось, не совсем уверенно. «Очевидно, на нем что-то неисправно», — подумал я и включил самолетные огни, чтобы дать ему возможность следовать за нами. «Облагодетельствовал!» — укорял я себя после. На высоте 80–90 метров включил посадочные фары. И в это время, как из огненного ковша, на нас посыпались пули и снаряды. Самолет, который мы приняли за свой, неожиданно открыл стрельбу из всех своих установок.