Самолеты уходят в ночь

Наташа усмехнулась:

— У Рудневой по этому поводу, наверное, свое понятие. Вот если бы кто первым полетел на Марс или на другую планету, того она, не задумываясь, назвала бы героической личностью.

— И правильно! Ничего ты, Наташка, не понимаешь, — горячо возразила Женя. — Нельзя легко бросаться такими словами, как «герой», «героизм».

— Как бросаться? А ты что же считаешь, что герой должен обязательно обладать какими-то сверхъестественными качествами? А вот ты сама, кого бы ты могла назвать героем?

— Ну, хотя бы… — Женя замялась.

— Так кого же? — допытывалась Наташа.

— Во всяком случае, человека не обычного, а такого, который, не задумываясь, может броситься с гранатами под танки, закрыть собой амбразуру дота или, как Гастелло, взорвать экипаж на собственных бомбах, врезавшись во вражескую колонну.

Привлеченные спором, подошли другие девушки. Тема о героях и героизме заинтересовала всех. Мнения разошлись, и разгорелась настоящая дискуссия. В конце концов, как нередко бывает в тех случаях, когда спорят люди, еще не определившие своего отношения к вопросу, все запуталось. Неожиданно многие, кто вначале возражали Рудневой, вдруг стали ее поддерживать, а те, кто соглашались с ней, оказались в лагере Меклин.

Увлеченные разговором, мы не заметили появления Рачкевич. Наверное, она долго слушала наш спор, пока не вмешалась в него.

— Суть здесь, девушки, не в названии, — услышали мы вдруг ее, как всегда, спокойный голос, — а в делах, и прежде всего в отношении к своему долгу. Нагляднее всего это отношение к долгу проявляется в критические, опасные моменты, когда требуется, может быть, рисковать жизнью. Пример высокого сознания показал, например, Александр Матросов. Но самопожертвование, как и другие сильные проявления человеческого духа, возникает не вдруг, не по мановению волшебной палочки. Оно рождается из будничных, повседневных дел, вроде того, как здание складывается по кирпичику.

Сознательно относиться к порученному делу, постоянно, день за днем, вкладывать в него все свои силы, отдавать ему весь жар своего сердца — это не менее трудно и прекрасно, чем совершить что-то необычное, яркое, ослепляющее, как блеск молнии. Так, кстати, поступаете и вы, каждую ночь по нескольку раз вылетая навстречу смерти. И вас поэтому справедливо называют героинями. Это поймите. А главное — будьте скромны, помните, что честь, слава ваша как советских воинов и граждан проявляется в делах ваших…

Этот случайно возникший разговор оставил в сердцах девушек глубокий след.

…В начале февраля полк перебрался в станицу Челбасскую. Погода по-прежнему не баловала. Летчицы непрерывно дежурили у самолетов, ожидая прояснения.

Восьмого января особенно непогодило. Плотные черно-серые тучи нависли над прокисшей от сырости землей, ветер как сумасшедший носился над аэродромом, вздувая парусами брезентовые полотнища, которыми покрывались моторы машин. Небольшими группами, мы коротали время за разговорами, негромко напевали любимые песни. И вдруг появилась Ракобольская, какая-то необычная, возбужденная. Срывающимся голосом объявила общее построение. Все встревожились — уж не провинились ли в чем? Тем более, видим: от штаба идет человек десять офицеров.

— Маринка, — толкает меня Клюева, — кажется, сам Попов.

Действительно, всмотревшись, я узнаю командира дивизии.

Когда офицеры подошли и Ракобольская доложила, генерал Попов вышел вперед. Ветер рвал из его рук лист бумаги.

Шагах в трех позади Попова стояла Бершанская, рядом с ней Рачкевич. Лица их были сосредоточенны, торжественны. По тому, как они смотрели на строй, изредка перебрасываясь словами, чувствовалось, что произошло что-то важное для нас, приятное.

И действительно, окинув строй взглядом, генерал громко прочитал Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении нам гвардейского звания и переименовании нашего полка в 46-й гвардейский. Тут же на поле состоялся митинг. Выступали многие. Говорили просто, но от всего сердца. Еще бы! Ведь нам первым в дивизии оказали такую честь. Да и не только в дивизии. Наш полк стал первой женской гвардейской частью во всей армии!

Вечером в общежитии было особенно оживленно. Девушки возбужденными, шумными стайками бродили по комнатам, шутили, смеялись. Исключение составляла лишь Наташа Меклин. Уединившись в укромном уголке, она что-то сосредоточенно писала, бросая сердитые взгляды на тех, кто пытался ей помешать. Казалось, что происходящее ее вовсе не интересует.

— Что, Наталка, — шутливо бросила Женя Руднева, — милому письмо строчишь? Хвастаешься гвардейским званием?

— Отстань, пожалуйста! — с досадой буркнула Наташа, строго посмотрев на Женю своими красивыми, с зеленоватым оттенком глазами. — Не мешай!

Дина Никулина, с которой Женя летала в одном экипаже, дернула подругу за рукав гимнастерки:

— Пойдем. Разве ты не видишь, что у нашего штурмана сегодня поэтическое настроение?

— Вот еще… Откуда вы взяли? — смутившись, выдала себя Меклин.