Самолеты уходят в ночь

Отец ее сражался в дивизии Щорса и погиб на фронте, когда Ксения только училась ходить. Поэтому жизнь рано преподала ей свои суровые уроки. К тому времени, когда она пришла к нам, Карпунина имела уже, несмотря на молодость, большой жизненный опыт и солидную практику комсомольской и партийной работы.

Итак, полк сформирован. Но нужно было еще его сколотить. Снова началась напряженная учеба. Теперь мы учились летать под лучами прожекторов, осваивали искусство противозенитного маневра, бомбежку с низких высот.

Зима в тот год выдалась на редкость суровой. Стояли сорокаградусные морозы. Доставалось всем — и нам, летчицам, но особенно техникам и вооруженцам. Они готовили машины в пургу и метель. На ветру замерзали лица, даже сквозь теплые рукавицы от металла коченели руки, но девушки не уходили, пока не была проверена каждая гайка, каждый винтик. И я не припомню случая, чтобы в полку в тот период из-за технической неисправности у чьей-либо машины отказал мотор. Именно здесь, в суровых испытаниях, родилась наша дружба со специалистами наземной службы, твердая уверенность в боевых подругах.

В конце февраля произошло важное событие в жизни полка. Те из нас, кто еще не принимали военную присягу, теперь присягали на верность Родине, своему народу. В большом зале, где проходила эта торжественная церемония, мы стоим в ровных, как по линейке, рядах. Вынесли знамя. Минута тишины — и вот уже повторяемые сотнями голосов слова присяги мощным эхо разносятся по всему зданию.

Вместе со всеми произношу: «Я, дочь Союза Советских Социалистических республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь…»

Вот теперь мы стали настоящими бойцами. С теми, кто уже проливали на полях войны свою кровь, мы связаны нерушимым воинским долгом и честью. И если мы нарушим присягу, пусть всеобщее презрение и смерть покарают каждую из нас.

Наступила весна сорок второго. Потемнел и осел на пригорках снег. Днем на солнце звонко барабанила хрустальная холодная капель. Шальной ветер расшвыривал тяжелые плотные облака, среди которых все чаще и чаще сверкали голубые «окна». Оттуда лились на озябшую землю тепло и свет. Но зима не сдавалась без боя, отходила медленно. Из-за часто меняющейся погоды летчицам приходилось быть настороже. И все же избежать ее коварства не удалось.

Полк уже готовился к отправке на фронт. В ночь на 9 марта все эскадрильи уходили в последний учебный полет по маршруту. Ночь выдалась теплая. Над землей висела дымка, и горизонт просматривался плохо. Но особых затруднений не предвиделось. Метеорологи предсказали хорошую погоду, и мы со спокойной душой поднялись в воздух.

Вначале действительно все шло хорошо. Но, когда мы уже совершили большую часть пути и находились на подходе к аэродрому, погода вдруг резко изменилась. Видимость совсем пропала. В этой обстановке два экипажа потеряли пространственную ориентировку и разбились.

На следующий день хоронили погибших подруг. Склонив обнаженные головы, с тяжелым сердцем смотрели, как комья твердой с морозной проседью земли вырастают в четыре небольших холмика над могилами Лили Тормосиной, Нади Комогорцевой, Ани Малаховой и Марины Виноградовой.

Первые потери! Смерть прошла рядом и жестоко напомнила о себе. Это случилось настолько неожиданно, что многие девушки растерялись и несколько дней ходили подавленные, молчаливые.

После катастрофы стало ясно, что всем нам нужно еще много учиться, накапливать опыт, шлифовать мастерство, если мы хотим стать настоящими летчицами.

Смертью подруг была омрачена радость от сознания скорого вылета на передовую. И так всегда — горести и радости шагают рядом. И те, и другие оставляют заметный след. Но жизнь неумолимо идет вперед, диктует свои законы. Затягиваются раны, и человек вновь с нетерпением заглядывает вдаль, в будущее.

Нашей ближней далью был фронт. Там, через всю страну, от северного студеного моря до сверкающих горных вершин Кавказа, протянулась искромсанная и истерзанная войной, пропитанная гарью и кровью полоса земли, где жизнь со смертью наравне. Она звала нас. Попасть туда я хотела коммунисткой. В кандидаты партии я вступила раньше. Теперь, в мае, перед самым вылетом подала заявление о приеме меня в члены партии.

На партийное собрание пошли вместе с парторгом полка Марией Рунт. Конечно, волнуюсь. Рунт это видит, успокаивая меня, шутит:

— Какая же ты трусиха! А казалась такой боевой. Вот не думала-то.

— Ну, Мария Ивановна, вы же понимаете, — твержу я всю дорогу. — А вдруг не примут?

В небольшой комнате уже собрались все коммунисты. Они смотрят на меня. От этого я теряюсь еще больше. Словно сквозь сон слышу, как парторг читает мои анкету, рекомендации, заявление. Каким-то чужим хриплым голосом рассказываю биографию. К удивлению моему, вопросов мне не задавали. С мест слышится:

— Знаем ее. Чего много разговаривать!

— Прошу голосовать. Кто за то, чтобы принять Чечневу Марину Павловну в члены ВКП(б), поднимите руки, — говорит председатель.