– После того, как она сначала подала на развод, потом не пришла в суд, затем уехала к родным на Урал, там тоже что-то произошло, – скорее всего, её простые, добропорядочные родители постарались убедить её вернуться «к законному мужу», может быть, даже попросить у него прощения… – Ася быстро взглянула на Нику и, увидев, что он покраснел, опустила глаза, при этом в голосе у неё появилось мягкое сочувствие, – что она и сделала, как смогла, а ты сказал в ответ, что давно простил, готов формально оставить ей право, – если она хочет, разумеется, – считаться твоей женой и помогать материально, но жить будешь отдельно и просишь лишь об одном, чтобы Ванечка мог учиться в школе за рубежом, в Европе, как это сейчас модно. Здесь ты, правда, немного слукавил: не только в Европе, но и у нас на Родине, – но это мелочи.
Да, мы в этом году снимаем «на бархатный сезон» для учёбы и отдыха небольшое поместье в Швейцарии, однако возможны и другие варианты. В основном, точнее, круглый год, школа располагается в наших южных широтах, но это опять же неважно, а важно другое – то, что Алина согласилась. Это правда?
– Да. – Нике уже удалось справиться с собой, и он спокойно смотрел на Асю. – Думаю, здесь поработала дипломатом мама.
– И только? – Ася очень мило улыбнулась.
– Неужели… ты тоже?
– Увы, меня следует исключить. Мне вообще нельзя к Алине близко подходить! Кате помог Арсений.
– Но как же так? – искренне удивлялся Ника. – Мама рассказывала, как много сделала для неё Софья Алексеевна, да и ты тоже…
Какая дремучая неблагодарность должна быть…
Нет, это другое, – перебила его Ася, – есть и неблагодарность, конечно, но это не главное… – Она печально усмехнулась, добавив: – Если меня она просто не любит, то Сонечку ненавидит, как говорят, «всеми фибрами души».
– Но за что?! – поразился Ника, уже почти угадывая ответ и точно зная, что Ася обсуждать эту тему не станет: «не царское это дело».
И здесь он вспомнил одну из историй, которые любила пересказывать Катя и которые так ему нравились. Однажды Софья Алексеевна пригласила их с Верочкой во Дворец искусств, где давал творческий вечер Анатолий Эфрос. Собрался весь театральный «бомонд» Петербурга: известные актёры, художники, режиссёры. Рассказывал знаменитый мастер о многом и очень интересно, но маме особенно запомнился рассказ о постановке «Отелло» в его театре на Малой Бронной. Прекрасно понимая, что театр – это зрелище живое, происходящее всегда «здесь и сейчас», режиссёр долго искал «переклички» шекспировской трагедии с современностью, и когда нашёл, всё пошло «как по маслу».
Много раз перечитывая пьесу, он вдруг обнаружил, что от явлению к явлению Яго (которого у него играл добрейший Лев Дуров) всё время говорит, как он ненавидит Отелло, фактически за всё: за то, что он успешный генерал; за то, что мавр; за то, что его полюбила Дездемона… (естественно, Отелло и Дездемону играли любимые актёры Эфроса – Николай Волков и Ольга Яковлева). На самом деле Яго ненавидел и завидовал Отелло не за что-то одно, конкретное, а за то, что он – другой, «особой породы»! И здесь Яго уже ничего не мог с собой поделать… «Ненавидеть и уничтожать то, что непонятно, – извечный путь варваров, в любом обличьи, – заметила тогда Сонечка. – Ведь и Каин убил своего младшего брата Авеля только из зависти». Отсюда и возникла интрига, разрушившая всё: клевета, где сгодится любая мелочь, даже носовой платок. «А в конце, – сказал Анатолий Васильевич, – выходит Яго – Дуров и, глядя на погибших героев, казалось, только что полных всепоглощающей любви и красоты, гордых и прекрасных, – уже без гнева и зависти разводит руками, слегка пожимая плечами и как бы говоря: “Вот так это делается, господа!”»
– Видишь, как всё просто, – улыбнулась Ася уже из-за куста малины, только что открывшего ей своё спелое изобилие. – И спасибо тебе большое!
Последние слова она адресовала, разумеется, кусту, потом подошла к Нике и протянула ему горсть сочных ягод. Проглатывая самый вкусный на свете сок, он спросил, что она имела в виду, когда говорила: «Ваня попал к таким же, как он сам»:
– Неужели они все похожи друг на друга?
– Не припомню, чтобы я такое говорила. – Глаза Аси весело заблестели. – В школе не может быть и речи о потере индивидуальности и своеобразия! Любой вид подавления личности – это не про нас, это к кому-нибудь другому. В школе – все! – оченьочень разные, как… – она задумалась, подбирая слова, – как в любовно взращённом саду, или, лучше сказать, на лугу, где в полном благоденствии произрастает множество трав, цветов, грибов, ягод, кустов и ещё чего-то такого, чем питаются и любуются живущие здесь же или рядом, в лесу, на земле, под землёй, – звери и насекомые, этакое «единство в многообразии», от которого до сих пор приходят в недоумение все учёные сообщества.