Самопревосхождение

Ася подняла голову, некоторое время, теплея, смотрела вверх, туда, где беспрерывно двигались облака, плавно меняя очертания прозрачно-белого на голубом. «Вот они не спешат, как не спешили свободные люди (не рабы!) в Древнем мире, – и украшали свою жизнь такими подробностями и деталями, такой игрой оттенков, что это стало выражением “гурманства” в культуре и образованности, на долгие времена», – подумала она, а вслух спросила,  похоже, даже не ожидая ответа:

– Отчего дети всегда переигрывают взрослых? Даже великие актёры выглядят на их фоне как-то… неестественно? Отчего они умеют быть счастливыми, просто бегая босиком и играя всего лишь с камешками у моря? Почему так уверены, что мир – прекрасен и добр, что он полон влекущих тайн, более того, он к ним расположен, и поэтому они могут ему доверять? Зачем мы, а не они, требуем доказательств в любви, а дети просто любят, верят, что любимы, и всегда первыми прощают нас? Отчего? Почему? Зачем? Они, а не мы, – именно так ощущают свою жизнь, и только самые мудрые из нас, и то после многих страданий и мытарств, – начинают понимать, что всё это правда! – Она помолчала. – Понимают тогда, когда обретают снова в душе абсолютное единство, как в детстве, и мудрец превращается в дитя, но это уже, конечно, обогащённая невинность, невинность изведавшего мир… Круг замыкается…

– Зато остальные, – продолжала Ася, – а их много, очень много, ибо «непонятливые» всегда в большинстве, – зачем-то настойчиво и упорно приглашают, а порой и с силой затаскивают детей в свой выдуманный взрослый мир, как будто именно там, где мало что получается из всего благозадуманного, – им, пришедшим на белый свет с любовью и верой, – следует жить! Не лучше ли войти в детский – да, уже потерянный нами, но такой по-прежнему пленительно-чистый мир, и уже оттуда начинать отсчёт и наполнение последующих лет? Тогда, возможно, вместе с воспоминаниями о постоянно повторяющейся «мистерии самозарождения», начиная с тайных глубин нашего происхождения, и появится снова: из куколки – бабочка, умеющая летать, а после ученика и деятеля («верблюда» и «рычащего льва», по выражению знаменитого философа) – дитя-мудрец, способный рассмотреть духовным взором, сквозь плоть существования, многие истины, до тех пор молчавшие, сохранить «вечные» из них, преобразовать старые и сотворить новые, – «в невинности и забвении»,

«в бесконечной священной игре»…

  «Так говорил Заратустра», – негромко пояснил, скорее самому себе, Ника и тут же понял, что сказал это напрасно. Ася давно уже не сидела на скамейке, но очень легко, «невесомо», – подумал он, – двигалась по тропинке впереди, и он видел, как она в ответ на реплику чуть подняла и сразу небрежно бросила вниз руки, как бы говоря: «Если мы оба знаем, зачем повторять?» – или даже: – «Да какая разница!»

«Действительно, глупо», – усмехнулся Ника, почему-то нисколько не огорчившись. Ася шла, покусывая травинку, и смотрела не на Нику, а на детей, которые теперь уже не только убегали, но и постоянно к ним возвращались.

– Как же много они умеют! Твой Ванечка, когда его прошлым летом привезли к нам в школу, – мгновенно! – Ася быстро повернулась к нему. – Я не шучу! С первых же секунд сбросил старую шкурку из боли и разочарования и стал раскрывать бесчисленные таланты. А всего-то и надо было попасть к таким же, какой он сам! Ибо до этого момента он думал, что один такой на Земле, и поэтому не знал – как, но не хотел жить так, как все более-менее известные ему остальные люди…

Ася замолчала, а Ника с тяжёлым чувством вспомнил Ванечку, со слезами на глазах убегающего в свою комнату, когда Алина, его жена, начинала кричать и бросать в него вещи, обвиняя в невнимании, неуважении, в том, что это он сам, своим равнодушием заставил её сделать то, что она сделала, а теперь вот гордится своей, якобы, верностью и великодушием, раз не выгоняет её на улицу и пр., пр.

«Стоп!!!» – Ника резко замотал головой, пытаясь стряхнуть с себя наваждение. Ася снова была впереди, и он надеялся, что она ничего не заметила.

– Насколько мне известно, – тихо сказала она, медленно разворачиваясь к нему, – Алина угрожает сейчас всем нам, что уйдёт в монастырь, как будто монашество – это не служение и подви;г, не благо и особое, накопленное состояние души, – не всем, кстати, открывающееся, – а наказание для других, рядом живущих, пусть, дескать, мучаются, чувствуя свою вину. – Ася чуть усмехнулась и опять пошла вперёд, давая ему возможность собраться с силами:

         -И что ты ей ответил на это?

Ника молчал, не зная, как выразить то смешанное, тоскливое чувство, включающее жалость и стыд, отторжение и угрызения совести, которое он постоянно испытывал, думая об Алине.

– Хочешь, я сама отвечу? – спросила Ася. Он кивнул, но на всякий случай отвернулся, не желая, чтобы она видела его смущение.