Самородок

— А я, значит, не расстарался хорошенько для своего благодетеля? — фыркнул Войта.

— И лошадь эта годится только на мясо… — продолжал ворчать Глаголен.

— Может, вам и в моей одежде ехать зазорно? Так поезжайте в исподнем, все сразу догадаются, какой вы богатый и знатный господин. Что же до лошади, то я предложил бы вам идти до замка пешком, но боюсь явиться туда раньше вас.

— Ехать на этой кляче до замка я не собираюсь — в Храсте осталась моя карета. Ночевать мы там не будем, сразу поедем дальше.

Последние слова Глаголена напугали Войту. До назначенного в письме срока оставалось четыре дня, но если Глаголен считает нужным поспешить, значит Ладне и детям все еще угрожает смерть…

Они помолчали.

— Глаголен, расскажите, если вас не затруднит, как вам удалось силой и угрозами заставить меня создать теорию предельного сложения несущих? Когда меня спросили об этом, я ничего толкового придумать не смог. А мне говорили, что ваш рассказ был подробным и красочным.

Нет, препирательства с Глаголеном не помогали отвлечься от мыслей о семье.

Тот усмехнулся.

— О, да! Я с радостью поведал твоим друзьям-чудотворам свои многолетние чаянья. В подробностях и красках рассказал, что бы я с тобой сделал за твое глупое упрямство и вздорный характер.

— И что же заставляло вас столько лет держать свои чаянья при себе?

— Обычно я стараюсь не совершать бессмысленных действий. А наказывать тебя или принуждать — действие совершенно бессмысленное. Но твои друзья об этом не знают, потому и поверили в мой рассказ. Между прочим, Достославлен пытался убедить меня, что ты на коленях умолял его спасти твоих детей, но я сразу понял, что дело в найденных мною пуговицах.

При этом Глаголен покосился на Войту, будто хотел о чем-то спросить.

— Глаголен, вы можете представить, как я кого-то о чем-то умоляю на коленях? — усмехнулся Войта.

Глаголен снова повернул голову, и лицо его на миг исказилось болезненной гримасой, он покивал каким-то своим мыслям и сказал с прежней непринужденностью:

— Разумеется, нет! Такого подвига твоя жена и дети никогда от тебя не дождутся.

В Храсте не задержались ни на минуту: Глаголен лишь переоделся и нанял второго возницу, отдав приказ ехать без остановок и менять лошадей при каждой возможности. По его расчетам, до замка они должны были добраться не позже, чем через сутки.

Карету трясло и подкидывало на ухабах, и Войта был уверен, что не уснет ни на миг. Однако Глаголен взялся рассказывать какую-то занудную историю из жизни своего далекого предка, и под его размеренный рассказ Войта сначала безудержно зевал, а потом задремал незаметно для самого себя. Ему снился побег из замка, и будто бежит он не один — тащит за собой Ладну, а Румяну несет на руках. До леса остается не больше сотни шагов, когда на пути возникает воевода замка и глумливо скалится:

— Ну что, попался, Белоглазый?

Тянется и хочет вырвать Румяну у Войты из рук, но Войта держит крепко. Воевода не отступает, тянет малышку за руку все сильней, пока не отрывает ребенку руку. Страшно кричит Ладна, из обрубка толчками выплескивается кровь, а Войта, как дурак, выхватывает оторванную руку у воеводы и пробует приладить ее на место, привязать рушником. И, повернув мертвую уже девочку лицом к Ладне, бормочет:

— Вот, гляди, все хорошо, ничего не случилось…

Дурнота подкатывает к горлу, и Войта понимает, что сейчас снова упадет в обморок, как девица. Тогда оторванная рука отвалится и Ладна раскроет его обман…

— Доктор Воен, что-то подсказывает мне, что тебе лучше проснуться, — раздается голос над головой. Воевода толкает Войту в плечо, и, падая на бок, тот в отчаянье кричит:

— Нет! Убери руки! Убью!

Крик получается совсем тихим и невнятным, но Войта добавляет к нему удар чудотвора, кривой и не очень сильный, и только потом понимает, что воевода мрачун и удар ему не страшен.

— Доктор Воен, ты в самом деле задумал меня убить?

Войта раскрыл глаза. Карету все так же подбрасывало на ухабах, над сиденьями горели две свечи, а прямо перед глазами белело озабоченное лицо Глаголена.

— Ох, Глаголен, какая же ерунда мне приснилась…

— Могу себе представить. Доктор Воен, я должен тебе кое-что сказать. Право, не знаю, обрадую я тебя или огорчу…

— Что случилось?

— Ничего не случилось. Ты только что попытался сразить меня ударом чудотвора. Но, к счастью, твой удар не может причинить мне вреда, и я, как видишь, остался жив и здоров.

— Этого не может быть, — усмехнулся Войта.

— Отчего же? Я вполне допускаю, что без подкрепления внутренний страх перед побоями за удар рано или поздно иссякнет.

— У меня нет никакого страха перед побоями за удар… — Войта попытался ударить Глаголена в грудь — как всегда, ничего не вышло.

— Ты не осознаёшь этого страха. Я бы сказал, что это не твой страх, а страх твоего тела, которое отказывается тебе подчиняться. Так вот, рано или поздно тело забудет о побоях и способность к удару вернется. Я не утверждаю этого, я лишь предполагаю, что это возможно.

— Эх, вашими бы устами да мед пить… Я долго проспал?

— С четверть часа.

— Едрена мышь… Мы ведь не может ехать быстрей?