Самородок

— В замке Глаголена еще одиннадцать пленных чудотворов… Их можно было бы освободить, — добавил Войта. — Они-то никакие не предатели…

— Мой отец не пойдет на обмен, — злорадно сказал Йерген. — И я с ним полностью согласен. Мрачуны должны нас бояться. Если дать им возможность откупаться от нас, никакого страха мы не добьемся — они снова будут смеяться над нами и смотреть на нас свысока.

Вряд ли Йергена, а тем более его отца, интересовали смиренные просьбы Войты — их цели стояли выше целей Достославлена.

И что теперь? Достаточно ли было искреннего заискивания? Или все же необходимо упасть на колени? Достославлен все еще смотрел выжидающе и даже недвусмысленно указывал Войте глазами на пол перед пуфом… Гнида…

Войта непроизвольно сунул руку в карман, нащупав взятую с собой пуговицу. Будто от боли, сжал покрепче кулак. Что терять человеку, который будет мертв еще до заката? И если это спасет жизнь Глаголену, Ладне и детям, то не так уж и высока цена…

И Войта сделал это: неловко опустился с пуфа на коленки и выдавил:

— Я умоляю… Я умоляю спасти мою семью…

После этого можно было только умереть.

Друзья Достославлена поглядели на Войту с брезгливым презрением, только сам Достославлен, похоже, ждал именно этого, потому что не сумел скрыть сытого удовлетворения на лице. Войта ощущал лишь головокружение и дурноту — фигура Достославлена покачивалась и двоилась перед глазами. Ничего удивительного, он не спал уже третьи сутки и за последние два дня почти ничего не ел.

— Воен, вам это не поможет, — поморщился Йерген. — Можете ползать на коленях хоть до завтрашнего утра, биться головой об пол — решение не изменится.

Голос донесся до Войты будто сквозь вату, дурнота нарастала, жаром подкатывала к горлу…

— Вот видишь… — Достославлен вздохнул. — Увы, Войта, ничего не выйдет… Я был бы рад тебе помочь, но решение зависит не от меня.

Он сказал это так, будто отказывался дать в долг незначительную сумму, которую можно взять у кого-нибудь другого… И понятно стало, что весь этот отвратительный фарс Достославлен задумал заранее — насладиться унижением Войты, поставить его на колени, чтобы потом отказать. Убить бы его за это, мерзавца… Войта думал как-то вяло, уже не чувствуя ни злости, ни отчаянья — хотел только выйти отсюда поскорей, добраться до собственного дома, перекинуть веревку через потолочную балку и…

Дурнота подкатилась к подбородку и разлилась по голове. Пол качнулся, едва не ударив Войту в лицо. Вот только не хватало упасть в обморок, как девица… Войта разжал кулак и выставил руку навстречу качавшемуся перед глазами полу, оттолкнул его от себя изо всей силы. По полу стукнула и покатилась пуговица, добежала до сапога Достославлена, и тот издал какой-то странный звук — то ли тихо вскрикнул, то ли громко выдохнул… А пол все же ударил Войту, но не в лицо, а сбоку, в плечо.

Расторопный слуга совал Войте под нос нюхательную соль, и пришлось хорошенько врезать ему по руке, чтобы убрать от лица мерзко пахшую склянку, — склянка отлетела далеко в сторону, но не разбилась.

— Ну вот… — раздался над головой сахарный голос Достославлена. — Я же говорил — просто обморок.

Войта поморщился и сел. В кабинете никого больше не было — трое друзей благополучно исчезли. Он хотел было встать, несмотря на отвратительную слабость и озноб, чтобы немедленно уйти прочь — в свой пыльный заброшенный дом… Не успел — рядом с ним примостился Достославлен, сидя, а не стоя на коленях, отчего поза его была не менее смиренной.

— Доктор Воен… Доктор Воен, я негодяй…

— Негодяй? Нет, ты гнида, слизняк. До негодяя тебе еще расти и расти, — осклабился Войта. Что это вдруг Достославлен решил раскаяться? И тут вспомнил: пуговица. Пуговица, которую Глаголен не считал столь уж важной вещью и не советовал с ее помощью Достославлену угрожать.

— Хорошо! — с жаром согласился тот. — Я гнида! Слизняк! Согласен!

— Ты еще головой об пол постучи… — брезгливо выговорил Войта.

— И постучу! — воскликнул тот. — Что хочешь сделаю! Верни мне вторую пуговицу… Именем Предвечного молю: верни…

До чего же ушлый парень этот Достославлен — быстро сообразил, что вторую пуговицу Войта с собой не взял. А впрочем, почему сообразил? Ничто не мешало ему обыскать карманы Войты, пока тот валялся на полу без сознания. Друзей он выпроводить успел…

— Хочешь освободить Глаголена? — продолжал Достославлен с тем же жаром раскаянья. — Да нет вопроса! Я все устрою за один день! Завтра же утром Глаголен может отправляться в свой замок! Если хочешь, можешь уехать с ним, никто больше не заикнется о твоем предательстве, никто пальцем не тронет ни твоих родителей, ни братьев… Ты величайший ученый, доктор Воен, ты должен работать там, где добьешься большего!

Вот у кого надо было поучиться искренне заискивать и искренне льстить!

— А что ж ты, гнида, друзей-то своих выгнал? Надо мной ты при них глумился…

— Простите, доктор Воен… Простите! Я негодяй! То есть гнида. Слизняк. Да, слизняк! Но я не осмелился… при них обсуждать этот вопрос. Если бы я мог все исправить!