Самородок (СИ)

Демон постоянно принюхивался, крутил башкой и ровным счётом не обращал на стоящего рядом человека никакого внимания, говоря всем своим видом, что есть дела и поважнее, и позначительнее, чем двуногий рядом. Например, этот чужой, выворачивающий тебя наизнанку запах: отовсюду и, непонятно как, — ниоткуда тоже. Если бы Демон обладал способностью анализировать и рассуждать логически, сравнивать собственные ощущения с теми выкрутасами, что демонстрировало сейчас окружающее пространство, то он бы сделал вывод, что запах этот имеет в основе ментальное составляющее, хотя в достаточном количестве присутствует и в воздухе. Это было до того странно, необычно и так непривычно, что кот будто потерялся, чуя одновременно опасность/присутствие ирреального/несуразность происходящего/закипающую внутри ярость/страх/тревогу и любопытство. И Демон издал звук, напоминающий утробное рычание и протяжное растерянное завыванье одновременно. Этим он выразил своё отношение к происходящему, ибо словами не умел.

Андрей не был кошатником. Да и к собакам относился ровно, по-дружески. Мог, конечно, при случае погладить и тех, и других, потрепать какую-нибудь ласковую псину по загривку, но не более. Не разбирался он в повадках и намерениях братьев этих меньших. Дома у него жила черепаха, но у этого земноводного, как известно, выражение эмоций занимало самое последнее место в жизни. И поэтому он лишь нахмурился при виде мечущегося возле ног животного, не понимая, что того беспокоит. И когда подошёл лифт, то стажёр сделал лишь приглашающий жест в сторону открывшихся створок:

— Ну, пошли, красавец… Наверх хочешь, а кабину вызвать не умеешь? — почему-то ему казалось, что это именно так. Ничего более в голову и не пришло.

Что на самом деле хотел Демон, он и сам, наверное, толком не смог бы объяснить, даже если б и знал, как это делается. То, что рядом и вокруг творится нечто, не поддающееся его кошачьему разумению и пониманию, он чувствовал буквально всем телом, от усов до кончика подрагивающего хвоста. И впервые за свою бурную, насыщенную событиями жизнь не мог толком определиться, что делать, как поступить. Но недалеко, лапу протяни, находился человек, от которого приятно пахло, это был своего рода островок безопасности, какой-никакой надёжности, это был пусть и не друг, но и не враг, и уж точно не чужое. И ещё человек звал покинуть это место, более того, и сам желал того же отчаянно, кот прекрасно разбирался в интонациях голоса, движениях и поступках людей — жизнь научила. И нехотя, то и дело оглядываясь по сторонам, как бы заторможенно, даже отрешённо, весь пребывая там, за той гранью, что у кошек зовётся чутьём на потустороннее, неземное, нереальное, а у человека развитой интуицией, шестым чувством, Демон медленно двинулся следом за Андреем в лифт, в открытый, освещённый изнутри проём, сходный с прямоугольным зевом в ещё одну неизвестность, но не такую тревожащую, пугающую и непредсказуемую, как вокруг и рядом.

Вольнов подождал, пока сиамец не войдёт, наконец, в лифт, и тыкнул пальцем в верхнюю кнопку. Дверки сошлись, как створки раковины, тихо запел электромотор, и кабина медленно, даже торжественно, пошла вверх, унося пассажиров в свой последний путь.

Оказавшись в замкнутом и тесном, по его меркам, пространстве, Демон, как ни странно, немного успокоился. То тревожащее, непонятное и необъяснимое, что угнетало его последнее время, а сегодня особенно, постепенно отдалялось, удалялось, растворялось, но окончательно не исчезло да и не могло исчезнуть. Кот опять издал низкое утробное рычание и посмотрел на человека огромными голубыми глазами. Хвост не находил себе места, уши топорщились. Человек же смотрел в ответ непонимающе и как-то растерянно. Природа в лице данной кошки, своего представителя, задавала сейчас какие-то вопросы, а человек не знал ответа или не понимал вопроса, что вернее. Кабина поднималась всё выше. И тут Демон почуял что-то ещё, настолько чудовищное по своей сути, настолько ужасающее в своей ипостаси и сущности, настолько непонятное, не ведомое ранее, что шерсть его мгновенно встала дыбом, хвост непроизвольно распушился, словно ёлочная лапа, а из глотки вырвалось продолжительное шипение. Спина выгнулась дугой, уши прижались к макушке, желтоватые клыки обнажились под верхней оттопыренной губой. До Вольнова наконец-то дошло, что с животным что-то не так. Однако вывод с его стороны последовал неправильный, хотя в чём-то и закономерный:

— Ты меня, что ли, боишься, киска? Зря! Ничего я тебе не сделаю. Успокойся, сейчас уже приедем. Ну что ты так нервничаешь? Из-за лифта?