Самородок (СИ)

Неся в себе что-то настолько же далёкое, ирреальное, как и чужое, нездешнее, зверь мгновенно приблизился к ним и движением лапы, столь же быстрой, как и молния, задел отпрянувшего в сторону кота, издавшего вой смертельно раненной волчицы. Однако реакция животного ничуть не уступила реакции самого биоморфа, и лапа Демона с растопыренными когтями так же мелькнула в ответном молниеносном движении, расцарапав до черноты плоть ужасного существа. Но это было всё, на что хватило храброго сиамца. Удар биоморфа оказался и страшнее, а, главное, куда смертельней: с перебитым хребтом, распоротым животом, подвывая и рыча от боли и бессильной ярости, Демон отполз куда-то в сторону, волоча за собой кровавую ленту внутренностей и, всхлипывая, как маленький, обиженный ребёнок, вскоре затих в луже собственной крови.

Андрей же глядел расширившимися зрачками на неведомо откуда взявшееся чудовище и никак не мог провернуть перстень спира на пальце, чтобы активировать своё оружие ближнего боя. Глаза его выпучились, как у рыбы, выброшенной на берег, а рот пытался вытолкнуть, исторгнуть из замеревшего естества хоть что-то, хоть какой-то звук. Крик застрял где-то по полпути между лёгкими и глоткой, а пальцы всё дёргали и дёргали не поддающийся отчего-то спир, словно хотели снять его, а не провернуть. И когда, наконец, спир поддался, провернулся, как и положено, и активировал плазменную спираль, заалевшую на конусообразном выступе перстня алой смертоносной точкой, было уже поздно. Биоморф настиг и Вольнова. Страшный удар всё той же смертоносной лапы буквально впечатал того в стену, раздробил о неё затылок и попутным движением распорол ещё и грудную клетку. Кровь, хлынувшая ручьём, залила сползающего по стенке Андрея, который уже ничего не чувствовал, не видел и не слышал. Смерть наступила пусть и не мгновенно, но и не мешкая. Однако мозг его успел всё же отдать последним импульсом последний приказ — ударить в ответ. Человеческие рефлексы, оказывается, самая живучая вещь на свете: мозг приказал, и тело тут же повиновалось. Мёртвый Андрей сделал невозможное — сумел отомстить. И за себя, и за Тори, и даже за бедного, ни в чём не повинного Демона. Из груды бесформенной плоти, залитой кровью и неподвижно осевшей у лифта, вдруг вдарила по биоморфу по касательной слепящая плазменная дуга спира, взрезая того, как гнилой мешок с такими же гнилыми потрохами внутри, и тут же исчезла, убралась обратно в перстень, ставшим сразу бесполезным украшением на пальце. Последний приказ, отданный умирающим мозгом, был выполнен.

Зверя, выполнившего команду невидимой хозяйки и стоящего сейчас боком к Андрею, плазменная спираль разрезала по диагонали. Он буквально развалился на две части — одну бОльшую, другую меньшую, заливая всё вокруг чернотой, — вязкой, тягучей, как смола, и пахнущей тухлым болотом. Издав какой-то нечленораздельный звук, больше похожий на отрыжку, он даже не умер — просто перестал быть. Существовать. Кончился. Как данность, ничего с реалиями данного мира не имеющая и иметь не могущая по определению. Лопнул мыльным пузырём, забрызгав напоследок стены и пол.

Тот же сторонний наблюдатель, оглядев панораму того, во что превратился сейчас коридор перед лифтами, ещё недавно чистый, без всяких излишеств, ошеломлённо покачал бы головой и наверняка бы прошептал: «О, господи…». Пол в маслянисто-чёрных, неряшливых пятнах, рядом с человеческими телами лужи крови, останки того, что недавно казалось воплощением ужаса, сейчас возвышались двумя чёрными глыбами, из-под которых продолжало натекать, как подтекает из неплотно прикрытого кухонного крана. И пахло соответственно: свежей кровью, недавней смертью, непоправимостью случившегося и чем-то ещё, совершенно неподдающимся определению, но бывшим тут однозначно. И ещё одно можно было увидеть в этой кошмарной картине, нарисованной страшными, грубыми и леденящими душу мазками, и сделать неопровержимый вывод: всё здесь кончено. Раз и навсегда.