Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

Негативное отношение к местам самосожжений, бытующее в народной среде, сочеталось с весьма своеобразной трактовкой участи самосожигателей, сформировавшейся среди старообрядцев. В старообрядческих исторических произведениях, как совершенно справедливо отмечает Е.В. Романова[933], встречаются высказывания о том, что самосожжения стали проявлением слабости, «телесной сущности человека», а не его духовной силы. Самосожжения могли происходить вследствие непреодолимого страха перед приближающимися «мучителями». Причем страх вызывали не грядущие пытки и казни, как иногда пишут современные авторы[934]. Главной причиной трагического выбора стала боязнь того, что под их, «гонителей», давлением, под пытками произойдет отход от благочестия. Поэтому можно согласиться с профессором П.С. Смирновым: «Самоистребление понималось как средство цело соблюсти веру, сохранить ризу крещения от осквернения, не погубить плодов покаяния»[935]. Аналогичные идеи высказывал Н. Загоскин: старообрядец «сожигается не из страха перед угрожающим ему наказанием <…>, но единственно только из-за страшной и гибельной для него мысли впасть в руки служителей врага Христова»[936]. Эту же точку зрения поддерживал Д. Сапожников: «Сожигали наставники своих учеников, их жен и детей, боясь, что они не отстоят, по их слабости и бесхарактерности, свою веру, а ведь венец смерти открывает врата рая!»[937].

Фундаментальная История Выговской старообрядческой пустыни Ивана Филиппова изобилует подобными высказываниями. Так, при описании первого самосожжения в Палеостровском монастыре память о массовой гибели приверженцев «древлего благочестия» сохранилась в следующей форме: «В руки же мучителей вдатися трепетаху (курсив мой. – М.П.)». Ведь «некоторые малодушнии, боящеся мук, отпадут древлего церковного благочестия», и погубят свои души. Понимая, чем обернется для них в загробном мире такое «отпадение», «доброразсудный муж (старец Игнатий. – М.П.) со своим собранным народом благочестия по законах древлеотеческих огнем скончатися изволи»[938]. Перед самосожжением в Березовом Наволоке другой старообрядческий наставник, бывший соловецкий монах Пимен, видя «лютое нападание» присланной для захвата самосожигателей воинской «команды», страшась попасть «в руки немилостивыя» разжег самоубийственное пламя: «скончашася огнем благочестно»[939].

Вероятно, в огне погибали все те, кто в какой-либо мере поддерживал идею коллективных самоубийств. Это резко снижало численность потенциальных молельщиков за участников «гарей». Но и в среде местных жителей, потерявших в огне своих родственников, они не находили понимания. С самосожжением у многих были связаны тяжелые воспоминания о мучительной гибели близких людей. Наконец, сторонники самосожжений остерегались открыто заявлять о своих убеждениях и из этих соображений нечасто, с опаской посещали места «гарей». И все же места массовой гибели старообрядцев в большинстве случаев становились значимым объектом поклонения. Мне удалось обнаружить несколько явных свидетельств почитания самосожигателей. Первое из них относится к середине XVIII в., когда в буквальном смысле слова по горячим следам, на пепелище недавней «гари», установилось почитание старца Филиппа, основателя радикального филипповского толка в старообрядчестве, погибшего в огне в 1742 г. По словам упоминаемого выше обличителя старообрядцев Г. Яковлева, на том месте, где он сгорел, «на прелесть построены, имеются часовни». В них «над костьми и пеплом сгоревших своих, именуемых новых и последних страдальцев благочестия», регулярно совершаются панихиды «с собранием народным единомысленных своих». Эта традиция соблюдается «и поныне», но только обряды совершаются тайно[940].

В 1730 г. в Каргопольском уезде обнаружились как новые самосожигатели, так и места, особо почитаемые в старообрядческой среде именно по причине произошедших в недавнем прошлом самосожжений. Как говорилось в составленном в Новгородском архиерейском приказе документе, прежде, «в давних годех», в тех же местах жили старообрядцы «и все в трапезах сгорели, и на тех местах поросли немалые леса», носящие теперь наименование «погорелка», почитаемые старообрядцами и поэтому обнесенные оградой. Причины почитания деревьев и связанные с ними поверья удалось выяснить: «а толкуют об них, будто за страдания оных сгоревших раскольников так изрядно выросли». Такие же почитаемые леса обнаружились еще в ряде мест Каргополья: «на таких же сгоревших раскольнических местах вырослые леса огорожены оградами и имеются в таком же их суеверном памятстве»[941]. Аналогичные, хотя и менее выразительные памятники создали местные жители на месте самосожжения сибирских старообрядцев. После массового самосожжения в деревне Поломошниковой Томского уезда, унесшего в 1682 г. жизни 133 человек, в этом населенном пункте, судя по описанию, составленному в 1740-е гг., было «огорожено два места, на которых посажен от жителей лес березник и прочее»[942].