Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

Свежая благоговейная память об одних «гарях» в значительной мере способствовала организации новых самосожжений. С психологической точки зрения все объясняется достаточно просто: «Заразительность самоубийств до такой степени общеизвестна, что не может никого удивлять эпидемическое их распространение»[924]. Более того, «известны случаи многих последовательных самоубийств в одном и том же месте». В отношении старообрядцев-самосожигателей это наблюдение представляется вполне адекватным. Как пишет акад. Н.Н. Покровский, все самосожжения, происходившие в XVIII в. в Зауралье, «имели между собою тесную связь». Это была цепь последовательных «гарей», инициированных старцами. Старообрядческие наставники, собирая своих родственников и знакомых для самосожжения в верховьях реки Ук, «напоминали им при этом о первой гари на реке Пышме, называли имена общих знакомых, погибших там»[925]. Необходимость упоминать перед самосожжениями о раннехристианских мучениках постепенно отпадала: старцы все чаще говорили о недавних примерах из старообрядческой истории[926]. В некоторых местах самосожжения происходили регулярно. Так, в конце XVII в. д. Поломошная Томского уезда стала привычным местом массовых «огненных смертей»: здесь «за девять лет произошло три самосожжения, 343 человека погибло»[927]. На Европейском Севере России наблюдается аналогичная закономерность. Наиболее известны и неоднократно упомянуты в настоящем исследовании два самосожжения в Палеостровском монастыре, разделенные небольшим временным интервалом. Есть и другие примеры. Второе самосожжение в приходе Яакима (Шведская Карелия) в конце XVII в. стало своего рода отзвуком первого. Спасшиеся из первой «гари» постоянно подвергались гонениям, что и подтолкнуло их к трагическому финалу. Они построили келью между деревнями Меря и Яакима. После очередного прихода ленсмана старообрядцы заперлись в «згорелом доме», возведенном ими в лесу, вероятнее всего, специально для самосожжения, и подожгли его[928]. Сибирские материалы лишь подчеркивают эту общую закономерность. По выражению известного исследователя сибирских «гарей» И.Я. Сырцова, «первыми примерами (самосожжений. – М.П.) раскольники были так увлечены, что наповал лезли в огонь»[929].

С другой стороны, вполне вероятным, на основании отрывочных свидетельств, представляется следующее: старообрядцы старались замалчивать факты гибели в огне своих наиболее почитаемых лидеров, используя формулировку «сожжен» (т. е. по сути дела казнен) вместо фразы, указывающей на добровольность гибели в огне. Так, в небольшом филипповском старообрядческом трактате конца XVIII в. указываются следующие обстоятельства гибели старца Филиппа – основателя одноименного толка: «сожжен с братиею за благочестивую христианскую веру»[930]. В действительности, как известно, старец погиб в огне устроенной им же самим «гари». Эта же простая закономерность прослеживается в тексте жития Корнилия Выговского – известного старообрядческого наставника. Бывшие соловецкие монахи, погибшие в огне организованных ими в конце XVII в. самосожжений, осторожно названы здесь «сожженными»[931].

Память о самосожжениях сохраняла свидетельства о недобровольности участия в них некоторых сгоревших. Более того, иногда самосожжение одного из «старцев» сопровождалось гибелью «никониан» и, по сути дела, превращалось в народном сознании в самое радикальное средство борьбы с вероотступниками. Так, среди пижемских старообрядцев была распространена легенда о некоем старце, очистившемся от грехов через «огненное крещение». «Старец попросил отпеть его живым, неопоганенным, сам-от пошел в келью», где остановились прибывшие на Пижму из Архангельска солдаты, «щэбы поймать староверов». Старообрядец коварно «угощал их, допьяна напоил, ды и поджег дом-от, а сам с има осталсэ»[932].