Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

В конечном итоге, память о значимых событиях церковной истории позволяла «вписать личность в современную культуру, эпоху», она заставляла каждого «не быть просто представителем рода человеческого, а человеком определенных временных качеств»[893]. Иначе говоря, память, в том числе память сторонников и противников старообрядческого вероучения, становилась важной предпосылкой социализации индивида как в разного рода религиозных сообществах, так и в мирской жизни. В данном случае, отношение к самосожжениям заметным образом отличало как различные толки внутри старообрядческого вероучения, так и в целом старообрядцев и их непримиримых противников. Известно, что памятью обладает отдельный человек, а не коллектив. Но эта память обусловлена коллективным восприятием тех или иных событий, а индивидуальная память постепенно создается и трансформируется в каждой отдельной личности благодаря ее участию в процессах коммуникации. Все эти закономерности проявились в народной памяти о самосожжениях.

Память о самосожжениях в старообрядческой среде

Сохранение памяти о старообрядческих самосожжениях в конце XVII – начале XXI в. оставалось важным фактором религиозной жизни России. Для старообрядцев самоубийства верующих «благочестия ради» стали героической страницей истории, а для их противников поддержание памяти об «огненной смерти» превратилось в эффективное орудие идейной борьбы против «древлего благочестия». Начиная с первых «гарей», в старообрядческой среде сохранялось сложное отношение к массовым самоубийствам во имя веры. Известно, что во все времена люди испытывали «два главных чувства по отношению к умершим – ужас перед трупом и страх перед духом». Проявляются и более сложные эмоции – «любовь к умершему и отвращение к трупу, страстная привязанность к личности, о которой все еще напоминает тело, и сокрушительный страх перед той страшной вещью, что от нее осталась»[894]. Для памяти о самосожжениях это психологическое наблюдение представляется особенно точным. Поэтому восприятие самосожигателей оставалось сложным даже в старообрядческой среде.

Основу почитания самосожигателей заложил канонизированный старообрядцами протопоп Аввакум. На вопрос о почитании самосожигателей он дал вполне определенный ответ: «Вопросили есте о неведомых вам вещах, – о сожженных братии, како их почитати. И аз от имени Господни со духом вашим согласую: добро почитати сожженных за правоверие отец и братий наших. Но вместообразная их не поставляем, дондеже Бог коего прославит <…> А до тех времен сожженных кости держим в честне месте, кажение и целование приносим пострадавшим за Христа Спаса, избавителя душ наших»[895]. В другом своем послании Аввакум поставил каждого участника «гарей» в один ряд со святыми и даже апостолами. По его мнению, самосожигатель должен быть принят Богом «с мученики в чин, со апостолы в полк, со святыми в лик». Погибший в огне – «победный венец, сообщник Христу, Святей Троице престолу предстоя со ангелы и архангелы и со всеми бесплотными, с предивными роды вчинен»[896]. В начале XVIII в. сторонники протопопа Аввакума, напротив, видели главное доказательство правоты его учения в том, что за него при разных обстоятельствах погибло множество людей: «И мнози его ради учения кровь свою пролияли за старое благочестие и до конца пострадали»[897]. В свою очередь, старообрядцы почитали не только самого Аввакума, но и место, где его сожгли по распоряжению царя[898]. Для выговских старообрядцев «мученическая смерть за веру была высшим христианским подвигом». Более того, «кровь старообрядческих мучеников не только приравнивала их к первым христианским подвижникам, но и служила доказательством сохранения старообрядцами истинной православной веры»[899].