Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

Даже старообрядческие авторы, симпатизирующие самосожигателям, как, например, Семен Денисов, указывали, что захоронение погибших происходило наскоро и совсем не по-христиански. После гибели в 1722 г. сибирских старообрядцев в огне «кости же их и чревеса» солдаты «в громаду собравше, огнем сожгоша»[887]. Эти высказывания старообрядцев-очевидцев событий подтверждаются и более поздними свидетельствами. Так, в 1755 г., после самосожжения в Воезерской волости, представители Каргопольской воеводской канцелярии вынуждены были самостоятельно заниматься погребением обугленных тел. Как говорилось в доношении, представленном канцелярией в Правительствующий Сенат, «когда де та изба до окончания згорела, тогда по разрытии угля и пеплу згоревших в той избе человеческих тербухов иных всех за згорением, а других в мелкие части за разгорением, сколко оных имелось, счислить было невозможно, <…> оных обрав, тут же зарыли в яму»[888]. После самосожжения в Ковежской волости Каргопольского уезда следователи лишь хладнокровно фиксировали картину происшедшего. На месте гибели оказалось «немалое число костей, голов и разгорелых тербухов человеческих, от которых происходил там великий смрад и духота»[889].

После внимательного осмотра места самосожжения, произошедшего в 1784 г. в Ребольском погосте, составлен аналогичный приведенному выше подробный рапорт, из которого также видно, что погребением самосожженцев по долгу службы занимались представители местной власти. Как указывалось в этом документе, присланном в Олонецкую духовную консисторию петрозаводским иереем Иоанном Иоанновым, «изба с построенною ригачею и сенми, в которой скопище для сожжения учинено было, сгорела вся до основания». Следователи внимательно осматривали место «гари», поскольку имелись подозрения в том, что некоторые крестьяне специально объявляют себя сгоревшими, избегая таким простым способом налогов и других тяжких государственных повинностей. Осмотр останков не внес ясности. Кости, раздробившиеся от огня на мелкие части, лежали поверх земли, «между ими поверх ж земли три части мяса обгоревшие, от огня ж, хотя имеется, но человеческие оне или другие, признать их подлинность не можно». Пришлось закопать останки «на том згоревшем месте»[890]. Аналогичные чувства испытывали современники гораздо более позднего пещерного самосожжения, произошедшего в Воронежской губернии в памятном 1812 г. Страшная картина, которую они увидели, вполне соответствовала облику любого другого массового самоубийства: «двери, ведшия в пещеру, обгорели, своды обвалились, аизвнутри несло таким ужасным, одурняющим смрадом, что невозможно было приблизиться к входу»[891].

Таким образом, изучение данных о последних минутах, предшествовавших самосожжениям старообрядцев, показывает, что сообщество самосожигателей не было единым. В нем присутствовали как бескомпромиссные сторонники «огненной смерти», так и те, кто всеми силами старался избежать гибели. Противостояние в вопросе о допустимости самосожжений во имя спасения души продолжилось и после того, как «эпидемия огненной смерти» в России прекратилась. Оно выразилось в почитании мест, где происходили самосожжения, а также в формировании устойчивой исторической памяти о «гарях». Речь об этом пойдет в следующей, последней главе.

Глава 5 Память о гибели старообрядцев

Проблема старообрядческих самосожжений всегда вызывала повышенный общественный интерес. Помимо сугубо академических исследований, к этой горячей теме более трех столетий подряд постоянно обращались сторонники и противники старообрядческого вероучения. Очевидно, здесь срабатывают общие закономерности, характерные для фиксации событий церковной истории в массовом сознании. Известно, что в большинстве случаев память сообщества верующих селективна. Она концентрируется на ряде происшествий, которые воспринимаются как судьбоносные, священные и на некоторых исторических персонажах, которые оценивались как легендарные. Их деятельность, в той или иной мере вырванная из исторического контекста, превращалась в сознании людей в цепь экстраординарных деяний. Затем разнообразные дискретные события объединялись памятью в единое логичное повествование[892]. В данном случае, старообрядческие самосожжения составляли в памяти потомков непрерывную цепь подвигов во имя веры. Эти события имели существенное значение для дальнейшей судьбы старообрядческого вероучения.