Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

Почитание множества жертв, погибших в пламени самосожжений, вполне укладывается в общую закономерность, связанную с эволюцией старообрядческих сообществ. В отдельных старообрядческих толках почитание самосожигателей было особенно сильно развито. Так, в середине XVIII в. заметную роль в организации самосожжений сыграли старообрядцы филипповского толка[915]. В их среде самосожжение рассматривалось как проявление величайшего благочестия. Сторонники самосожжений сотворили впечатляющую картину добровольных страданий за веру, которые якобы восхищали даже хладнокровных и безжалостных «гонителей». Так, созданное автором-филипповцем описание смерти отцов Филиппа и Терентия – основателей филипповского толка в старообрядчестве – повествует о мужестве страдальцев и особой, легкой смерти, дарованной им как благословение от Бога. После того, как разгорелся огонь, «не единой из них не скрычал и не зревел, яко вен прежде огня умерли, лехким сном заснули»[916]. Известно, что по народным поверьям быстрая и безболезненная смерть становилась доказательством праведности и грядущего попадания в рай, в то время как долгие мучения человека свидетельствовали о том, что грехи умирающего велики и ему не миновать ада[917]. Вероятно, именно поэтому старообрядческие сочинения уделяют так много внимания описанию последних секунд жизни участников «гари». Как говорилось далее в цитируемом документе, посланный для захвата самосожигателей «афицер», глядя в окно часовни, в которой происходило самосожжение, увидел следующую величественную картину: старец Филипп «стоит во пламени под окном невредим и ризы его целы, и стоял до тех пор, пока не опал потолок»[918].

За самосожжением старца последовали новые «гари», участие в которых приняли его последователи, принадлежащие к филипповскому толку. Здесь снова зазвучали хвалы, описания их стойкости и свершившихся в момент их гибели невероятных чудес. Оказалось, что участники самосожжения полностью избавились от мучений, и смерть стала для них праздником: «И в самом пламени удивительное чюдо учинилося, аки на пиру ликоваху с великою ревностию и усердием»[919]. Свидетельства, оставленные профессиональными противниками старообрядцев, содержат сходные, узнаваемые суждения о филипповцах. Так, протоиерей Андрей Иоаннов пишет о филипповцах: «К самоубийству настолько склонны, что всегда наведываются, где, когда и сколько сожглось или запостилось самовольно»[920]. Историческое повествование о самосожжениях, дополненное легендарными подробностями, почерпнутыми из разных источников, становилось существенным фактором в сохранении памяти о «насмертниках» и могло послужить основанием для новых «гарей».

В дальнейшем, даже в XIX в., старообрядческие наставники вели свою паству на смерть с вдохновляющей мыслью о том, что на месте их гибели появится «священное место, богатое останками мучеников»[921]. С психологической точки зрения их поступки представляются вполне рациональными, хорошо продуманными. Здесь можно сослаться на труды современных специалистов, для которых логическая связь между различными самоубийствами представляется вполне очевидной: «Существует много свидетельств, – пишет Э. Гроллман, – что имитационное поведение играет определенную роль в провокации самоубийств»[922]. В некоторых местностях Европейского Севера России, особенно там, где и поныне живут старообрядцы, почитание погибших в огне страдальцев дожило до наших дней. Так, в настоящее время, в начале XXI в., в Усть-Цильме староверы ежегодно на Троицу и Иванов день съезжаются на место погребения самосожигателей-староверов и правят заупокойные службы. Их имена первыми зачитываются на общих родительских поминальных службах, а также по ним служат субботние поминовения. На одном из деревенских кладбищ, где предположительно похоронены 110 участников «гари», местные жители возвели часовню для регулярного совершения поминальных служб[923].