Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

Итак, верховная власть отдавала на места общие распоряжения о линии поведения относительно старообрядцев-самоубийц, а в ряде случаев откровенно запрещала обстоятельные расследования причин самосожжений, не без оснований полагая, что корыстолюбивые дознаватели окажутся еще опаснее для местных жителей, чем «водители на гари». В то же время местной администрации предоставлялось право самостоятельно, в зависимости от конкретных условий, решать тактические вопросы взаимоотношений со старообрядцами, намеревающимися сгореть. Общая линия в отношении старообрядцев, склонных к суициду, в конце XVII – начале XVIII в. постепенно приобретала новые черты.

Борьба с «гарями» в первой половине XVIII в.

Начало петровского царствования ознаменовалось жестокими мерами против старообрядцев. Продолжая репрессивные традиции своих предшественников, Петр I распорядился сжигать сторонников «огненной смерти». Тем самым дорога к отступлению, возвращению к нормальной жизни для них была отрезана. В случае отказа от добровольной смерти их ждала аналогичная казнь. Это распоряжение стало подтверждением ранее существовавшей практики, подкрепленной нормами закона. Ранее аналогичные указы рассылались на места в большом количестве и без особых поводов и разбирательств. Так, царская грамота двинскому воеводе Н.К. Стрешневу, датированная январем 1684 г., предписывала «раскольников за их к церкви Божии противность велеть зжечь»[477].

Мысль о том, что подданные свободно распоряжаются своей судьбой – дерзко сжигают сами себя вместо того, чтобы платить налоги, поставлять рекрутов и регулярно с большим усердием выполнять другие повинности, приводила власть предержащих в ярость. Эмоции мешали трезвой оценке ситуации и разработке конкретных способов предотвращения массовых самоубийств. Для профилактики самосожжений наставники старообрядцев в этот период подвергались самым изощренным казням. Избавиться от мучительной смерти им помогало лишь раскаяние. Так, в 1701 г. был пойман некий «вор Талицкой», который «ради возмущения людем, писал письма плевальные и ложные о пришествии Антихристовом». Во время «казни копчением» Талицкий, «не стерпя того, покаялся и был снят с оного», после чего заявил, «что все то ложь, чему учил»[478]. Некоторые усилия к идейной (и не только) борьбе с самосожжениями прилагали те духовные пастыри, на которых возлагалась непосредственная работа, связанная с противостоянием старообрядческому влиянию. При этом их роль состояла преимущественно в анализе ситуации и в информировании вышестоящего начальства. Так, священник Азапольской волости Мезенского уезда в 1725 г. доносил архиепископу Холмогорскому и Важскому: «весьма в том Мезенскому уезде омерзел и развратился от церкви народ, но и о смерти своей не радят и небрегут». Самосожжение, судя по документу, расценивалось местными старообрядцами как форма противостояния учению церкви и государству: «вменяют себе свою продерзость за законное некое мучение». Итог таких взаимоотношений местных жителей со светской властью и православной церковью, как говорилось далее в этом же документе, не замедлил проявиться: «противников святой церкви, не хотящих быть у присяги, собравшись в едину избу мужей и жен, девиц и младенцев сожглось сто осмь душ, как и прочие к тому готовы»[479].

Несмотря на актуальность проблемы, в России в конце XVII и даже в XVIII в., когда стала очевидной старообрядческая приверженность «огненной смерти», так и не возникло никакого особого ведомства, занимающегося проблемой самосожжений. Тогда же с большим трудом, по большей части на горьком опыте ошибок Синодом и Сенатом разрабатывались рекомендации, призванные прекратить «гари»[480]. Созданная Петром I Раскольничья контора (упразднена в декабре 1763 г.) занималась повседневными делами, связанными с российским старообрядчеством: записью в двойной подушный оклад, браками старообрядцев. Она, по сути дела, оказалась оттеснена вышестоящими органами власти от расследования случаев самосожжений, которые всегда расценивались всем обществом как экстраординарные события. Иногда Раскольничьей конторе сообщали об этих трагических происшествиях. Но она «никогда не рассматривала их в высшей инстанции, о случаях самосожжения областные учреждения доносили ей в сущности только “для ведома”»[481].