Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

Изучая самоубийство, произошедшее более полутора столетий спустя, другой исследователь старообрядческого суицида отметил ту же особенность в поведении готовящихся к смерти старообрядцев на юге России: «Обыкновенным времяпрепровождением скитников были молитвы, чтение, беседа». Жильцы вели себя так, как люди, скрывающиеся от неведомых врагов и живущие в постоянном, непреодолимом страхе: «они редко выходили из здания, разве что по ночам»[717]. Безусловно, этот стиль поведения постепенно приводил всех собравшихся к религиозному экстазу и полному подчинению каждого из добровольных страдальцев воле наставника. На севере, во время последних в истории старообрядчества самосожжений, события также развивались по отработанному сценарию. Чаще всего внутри здания молились, поучали и слушали проповеди, а на крыше «згорелого дома» днем и ночью стояли караульные, нередко с ружьями в руках. В их обязанности, как пишет, опираясь на документы, связанные с самосожжением близ дер. Мальцевой (1756 г.), исследователь сибирского старообрядчества Д.Н. Беликов, «входило наблюдать за всеми посторонними, которые хотели бы приблизиться к собранию, и не допускать их до него». Иногда к «згорелому дому» приходили обеспокоенные родственники собравшихся, случайно узнавшие о грядущем трагическом событии, но караульные отгоняли их. Поэтому так скудны и противоречивы сведения о том, что происходило в постройке, предназначенной для самосожжения[718].

Вполне возможно, что подготовительные обряды были более сложны, чем их описания, дошедшие до нас в случайных отрывках. Судить о происходящем в «згорелых домах» мы можем на основании документов, составленных руководителями «команд», посланных для «увещевания» старообрядцев, а также рапортов прочих сторонних наблюдателей. Так, например, судя по доношению в Сенат старосты Кимежской волости Каргопольского уезда, для самосожжения в 1765 г. было привезено из Чаженгского старообрядческого поселения «в грамоте умеющих для пения двадцать девок»[719]. Подробности совершаемых с их участием обрядов неизвестны. Вероятно, что они принимали самое активное участие в ритуалах, предшествующих самосожжению.

Возможны и иные предположения. Нередко «перед гарями несчастные кандидаты на самосожигание <…> старались урвать последние радости жизни», ведь «смерть во имя веры все равно должна была очистить и покрыть все грехи»[720]. На этом особенно настаивают яростные обличители старообрядцев-самосожигателей. Это такие разные по своему статусу и отношению к старообрядческому вероучению лица, как святой митрополит Димитрий Ростовский (Д.С. Туптало) и старообрядческий проповедник Евфросин. Об этом же пишет в предисловии к своей публикации старообрядческого памятника Хр. Лопарев. По его данным, перед третьей Дорской «гарью», в конце XVII в., старообрядцы длительное время пребывали в часовне и «несмотря на приготовления к смерти, обуревались плотскими похотями»[721]. Этот же отвратительный эпизод в самосожжениях подчеркивает в своем труде профессор П.С. Смирнов[722]. Иногда в литературе появляются и более широкие обобщения на эту же тему: «Раскольники-беспоповцы <…> имели склонность метаться между аскезой и дионисийскими излишествами»[723]. Но таким, зачастую бездоказательным утверждениям все же нельзя полностью доверять.

В целом поведение самосожигателей в последние минуты их жизни с трудом поддается рациональному объяснению, здесь весьма непросто обнаружить устойчивые закономерности. Например, в источниках сохранились данные о том, что для многих из погибших во время массового самоубийства участие в «гари» было спонтанным, а их родственники не смогли понять причины, побудившие к такому отчаянному поступку. Так, в октябре 1675 г. крестьянин Емелька Козлянинов ушел сжигаться, покинув супружеское ложе. Его жена на допросе призналась, что не знает, «от какой прелести» ее муж «на овине згорел», «а ушол у нее с постели ночью у сонной, а прелесников де она, Палашка, в деревне никого не видала»[724]. Иногда причину массового самосожжения не могли понять и представители власти, добросовестно пытавшиеся выяснить мотивы столь радикальных действий.

Внимательное изучение обрядов, предшествующих самосожжению, показывает, что в них взаимодействовали две основные тенденции. С одной стороны, имело место перекрещивание новопришедших, принимаемых в старообрядческие сообщества, в соответствии с существующими в них правилами. С другой стороны, отмечается обычная череда обрядов, принятых в православии в последние дни земной жизни. Однако само завершение земного пути оказалось для участников этих обрядов предельно трагическим. Нередко после окончания подготовки к переходу в иной мир им приходилось выдерживать жестокий бой, завершающийся смертью в огне. Основные закономерности этих последних часов существования «насмертников» представлены далее.

«Самогубительная смерть»: основные закономерности