Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

В действительности, как показывают документы, приготовления к ритуальному суициду привлекали самое пристальное внимание духовных и светских властей. Но в большинстве случаев подготовка к «гари» все равно шла в обычном порядке, а власти не предпринимали немедленных попыток штурма старообрядческого здания. В некоторых случаях старообрядцы, намеревающиеся погибнуть в огне, нанимали разведчиков-посыльных. Последние за определенную плату выясняли намерения властей в отношении собравшихся для самосожжения, и тем самым внезапное появление «гонителей» у стен «згорелого дома» исключалось. Для некоторых местных жителей в XVIII в. это простое занятие стало своего рода профессией. Так, задержанный в 1755 г. в Пудожском погосте крестьянин Иван Кондратьев во время допроса в воеводской канцелярии заявил, что он «ис тех гарей выходил по наведыванию о пришедшей команде для разорения <…>, а между онех гарей пропитание имел портным мастерством»[751]. Своевременную информацию о приближающейся угрозе получили и мезенские старообрядцы в 1744 г.[752]

В то же время сохранилось незначительное число свидетельств о том, что появление «гонителей» ускорило трагическую развязку. В 1684 г. подполковник Ф. Козин сообщал царям Петру и Иоанну, что обнаруженные им в Каргопольском уезде «церковныя расколники, послыша людей (стрельцов. – М.П.) зажглись»[753]. В 1765 г., перед самосожжением в Каргопольском уезде, староста и десяцкие Андоморецких «раскольнических жилищ» подошли ко двору одного из старообрядцев и стали «приступать и спрашивать о беглых людях». Хозяева, как оказалось, задолго до появления воинской «команды» тщательно подготовились к «гари» и ждали лишь удобного момента для совершения ритуального суицида. Они отказались отвечать на вполне заурядные по тем временам вопросы «десяцких». Вскоре двор «внутри загорелся»[754].

В подавляющем большинстве случаев важной составляющей подготовки к самосожжению стала яростная полемика между представителями старообрядцев (чаще всего старообрядческими наставниками), с одной стороны, и присланными для увещевания представителями «никонианского» духовенства – с другой. Первое описание этой сцены, датируемое концом XVII в., сохранилось в «Жалобнице». Перед самосожжением «воины и поселяне» «мирными словесы и жалостными гласы» пытаются увещевать «насмертников», но успеха не достигают. Собравшиеся для самосожжения старообрядцы «сему отнюдь не внимают», но «яко из гроба» «клятвенные глаголы отрыгают, втуне и всуе проклинают царя и владыки, иже во власти сущих, и всякого судью своими клятвами – всех анафеме предают»[755].

Документы конца XVII–XVIII вв. полностью подтверждают это наблюдение. Духовные лица почти всегда находились в числе представителей власти, призванных предотвратить массовое самоубийство. Священники вели полемику со старообрядцами до того момента, когда выяснялось, что решить проблему можно лишь с применением силы, путем штурма. Так, в 1679 г., обнаружилась группа старообрядцев, готовых к самосожжению и собравшихся с этой целью на реке Березовке близ Ялуторовской слободы Тобольского уезда. К ним местный воевода направил ряд духовных лиц: архимандрита Знаменского монастыря Герасима, протодиакона Софийского собора Мефодия и ключаря этого же храма Константина[756]. На Европейском Севере духовные лица также получали рискованное задание, связанное с полемикой. В 1688 г. к старообрядцам, во второй раз захватившим Палеостровский монастырь, по письменному распоряжению новгородского митрополита Корнилия отправился олонецкий протопоп Лев Иванов, получивший предписание поучать и увещевать старообрядцев «от божественных писаний, чтоб они, воры, от своей прелести престали, и святей церкви принесли повиновение»[757]. Изучение всех обстоятельств произошедшего показывает, что состоявшаяся полемика, как и многие другие аналогичные дискуссии, регулярно происходившие под стенами «згорелого дома», сама по себе заведомо бессмысленна. Обе стороны – священники и старообрядцы – всегда оставались при своих мнениях. Но обличительные речи старообрядцев позволяли им выиграть время, необходимое для совершения предсмертных обрядов, а священники действовали в соответствии с точными предписаниями начальства.