Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

Крайне редко в высказываниях старообрядцев, действительно готовых сжечься, присутствуют конкретные обвинения в адрес местной власти. Но все же случаи такого рода мне удалось обнаружить. В феврале 1761 г. в деревне Кузиной Оренбургской губернии сожглось около 150 человек. Перед смертью они заявили, что «предают себя сгорению от присылаемых команд грабительства и разорения для того, что многие между раскольниками безвинные взяты в Тобольск и в заключении претерпевают голод и мученье и никому де свободы нет»[763]. В другой аналогичной ситуации старообрядцы собирались совершить самосожжение в знак протеста против многочисленных непосильных повинностей: бесплатной круглогодичной работы у постройки казенных судов, завышенной платы за исполнение треб в церкви. Но эти чисто земные рассуждения дополнялись мыслями о спасении души, а сам рост повинностей расценивался ими как одно из проявлений безжалостной власти Антихриста. Они «провозгласили, что жить на свете стало нельзя, что за многими ныне народными тяготами никакой человек в мире спастись никак не может»[764]. И все же собственные рассуждения организаторы самосожжения братья Мальцевы сочли недостаточно авторитетными. Они «привезли из Барабинской степи старцев, и те идеологически обосновали необходимость самосожжения»[765]. Аналогичная ситуация описана в монографии Д.И. Сапожникова[766]. Решаясь на страшную смерть в огне, старообрядцы стремились к полному избавлению от «мира Антихриста», а не к преодолению тех или иных конкретных конфликтов с местной властью. Вообще внимательное изучение всех обстоятельств полемики старообрядцев и присланных для «увещевания» представителей духовенства подтверждает вывод И.А. Сикорского о том, что высказываниям старообрядцев, «которые обрекали себя на самоистребление», присущи «крайний пессимизм», «болезненная чувствительность», даже в тех случаях, когда речь шла об «оценке обычных общественных зол»[767].

В источниках и литературе по проблемам самосожжений мне удалось обнаружить несколько свидетельств о том, что старообрядцы не вступали в полемику с «увещевателями», а просто выбрасывали им из окон специально заготовленные письма. Эти послания предназначались для передачи в органы власти и содержали более-менее подробные разъяснения о причинах готовящегося самосожжения[768] или какую-либо другую существенную информацию, касающуюся предстоящего ритуального суицида. Современники событий, прежде всего сами старообрядцы, называли этот документ «сказкой». Причины появления таких наименований проанализировал акад. Н.Н. Покровский. Он полагал, что эти письма, составляемые перед самосожжениями, заменяли собой прежнюю форму обращения к властям – челобитную, поскольку «антихристовой власти нельзя бить челом, с ней нельзя входить в любые отношения, ее можно только обличать»[769]. Существовала и вполне понятная психологическая сторона этой полемики: «Ненависть к противнику в душе должна была сопровождаться полным разрывом с ним на практике»[770]. Минимизации контактов могли способствовать письменные обращения.

Первый такой случай произошел в деревне Бармалей Нижегородского уезда. В 1672 г. перед «гарью» местные крестьяне представили осаждающим их стрельцам небольшую «грамотку», в которой указывалось, что причиной их отказа посещать церковь стала «перемена» веры: в храме «поют глас антихристов». Главная вина в прежних, древних трагедиях и в происходящих на Руси в данный момент драматических событиях возлагалась на патриарха и высшее духовенство: «А Христа кто распял? Цари да патриархи да попы. А ныне свет они ш предадут». В сознании местных крестьян никоновские реформы отождествлялись с предательством Иуды и расправой над Христом. Окончательный вывод «сказки» свидетельствовал о решимости умереть за правое дело: «Да не боимся мы царя, боимся мы нашего Исуса Христа, и помрем мы за веру христову и за истинный крест спасительный»[771].