Самостоятельные люди. Исландский колокол

— Вы можете быть спокойны: я верю в Ветхий и Новый завет, — ответил пастор.

— Разрешите мне спросить вас еще кое о чем. Верите ли вы, например, что Иисус, сын божий, воскресил из мертвых Лазаря[34], когда тот уже начал гнить в могиле? — продолжал Эйнар.

Пастор на мгновение задумался и отер платком пот со лба. Наконец он убежденно ответил:

— Да, я верю, что Иисус, сын божий, воскресил из мертвых Лазаря, после того как тот пролежал в гробу, по крайней мере, три дня. Но я, конечно, считаю, что за это время он не очень-то разложился.

— Начал ли гнить этот бедный старикан или нет, — черт с ним, это не мое дело! — прервал его Оулавюр. — Главное, — продолжал он своей пискливой скороговоркой, — главное — то, что Иисус воскресил его. Но поскольку пастор здесь присутствует, а мы дожидаемся кофе… и я вряд ли попаду на свою койку до рассвета, то и мне, как Эйнару, хочется воспользоваться случаем и спросить кое-что у пастора. Какого, собственно говоря, мнения вы придерживаетесь насчет души, пастор Теодоур?

Пастор, склонив голову к плечу, сказал с печальной улыбкой, что своего взгляда на этот счет у него нет: он придерживается старых, добрых взглядов. Да, душа, конечно, бессмертна, не будь она бессмертной, она и душой не была бы.

— Это-то я знаю, — сказал Оулавюр, не удовлетворенный ответом пастора. — То же самое сказали покойному Йоуну Арасону[35], как раз в ту минуту, когда ему собирались отрубить голову. А теперь я вам кое-что расскажу; я это вычитал из одной солидной южной газеты, в прошлом году мне ее одолжил знакомый. А именно: будто бы в столице души умерших знатных людей вселяются в мебель.

Старый Оулавюр оставался самим собой: не было такой чепухи, в которую он не уверовал бы, если только видел ее напечатанной. Многие покачали головой и рассмеялись.

— Да, вы смеетесь, — сказал Оулавюр. — Ну, это уж дело ваше. Но можете ли вы мне указать хоть один случай, когда я уверял вас в чем-нибудь зря? Да, души высокопоставленных особ в столице вселяются в мебель. Чудаки вы какие-то — вы, да и вообще здешние люди: вы не хотите верить в то, что происходит на расстоянии более чем сто ярдов от вашей овчарни. Да и вообще ни во что не верите — ни в духовное, ни в плотское, а только в то, что видите или не видите в своем хлеву.

Тут на помощь Оулавюру пришел пастор. Он виноватым тоном подтвердил, что такие вещи с мебелью, к сожалению, бывали. И столице некоторые высокопоставленные лица в последнее время заметили эти необыкновенные явления. Но души ли причиной странного поведения мебели — неизвестно. Умные люди объясняют, что, возможно, это заблудшие души, которым не удалось увидеть свет небесный.

Оулавюр горячо продолжал:

— Хотелось бы мне задать пастору еще один вопрос. Что такое душа? Когда отрезают животному голову, куда девается душа? Выходит через шейные позвонки, что ли, и взлетает к небу? Исчезает, как муха? Что она, эта душа, — вроде блина, который можно свернуть и проглотить, как уверяет Враль Бьярни[36]? Сколько душ у человека? Умер ли Лазарь после воскресения из мертвых? И как это получается, что души — или как их называть — ведут себя учтиво с чиновными особами, а бедным крестьянам, тем, которые ютятся по долинам, причиняют убытки?

Но как раз в эту минуту, в самый разгар беседы о душе, сам хозяин просунул голову в люк и окинул далеко не ласковым взглядом битком набитую комнату; он мигом распутал всю эту запутанную чертовщину — все, что нагородил его старый друг Оулавюр.

— Я и моя семья собираемся ложиться спать, — сказал он. — У нас больше нет терпения выслушивать на рождество весь этот вздор о душах. Если уж вам пришла охота горланить псалмы, то соберитесь где-нибудь в другом месте, подальше от моего дома. А я теперь обратился к правосудию — пускай оно найдет виновного и накажет его. И когда вы уйдете отсюда сегодня ночью, прошу вас считать, что вы здесь не были. Убери с плиты кипяток, Ауста, я не знаю этих людей, и пришли они сюда не затем, чтобы повидать меня.

Сегодня ночью он знать не хотел лучших из своих друзей, он их выгнал. И они, в свою очередь, не узнали своего старого друга — или, вернее, его лица, на котором застыло выражение ярости. Он явился как раз в то мгновение, когда они заблудились в дебрях сверхъестественного, — и именно он, казалось, вдруг все понял и требовал лишь, одного — правосудия. Они вышли гуськом из дому — и старые и новые друзья — глубоко пристыженные, смущенные, как воры, пойманные на месте преступления; забыв даже попрощаться, они перебрались через сугроб и пошли каждый своей дорогой.

Луна скрылась за облаками. Не было ни колдовства, ни кофе — ничего.