Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916

Две особенности надо отметить. Неестественный пафос коллективного мученичества и тон скрытой угрозы по отношению к тому, у кого просят милости: «Мы дошли до того ужасного момента, когда смерть лучше, чем невыносимые страдания! Повели немедленно, сейчас же, призвать представителей земли Русской от всех классов, от всех сословий… Повели, чтобы выборы в Учредительное собрание произошли на основе всеобщего равного тайного голосования. Это самая главная наша просьба… главный бальзам на наши раны». И в заключение: «Повели и поклянись их (требования. – А. И.-Г.) удовлетворить… А не повелишь… – мы умрём здесь, на этой самой площади, перед твоим дворцом». Не правда ли, типичный стиль и образ мыслей рабочих? Отметим также, что термин «Учредительное собрание» заключал в себе явную провокацию: именно Учредительное собрание во Франции в 1792 году упразднило монархию и предуготовило гибель королевской семьи. Принять такую «главную просьбу» Николай II не согласился бы никогда в жизни. Но, похоже, об этом никто не задумывался – некогда было. Гапон упивался пророческим стилем прошения. Для остальных важно было не содержание бумаги, а сам факт движения от окраины к центру. Хожение к царю.

А что же власть?

А власть пребывала в блаженной бездеятельности. Обиженный Мирский сидел на чемоданах. Фуллон простодушно верил в благонамеренность Гапона и его организации. Начальник гвардии князь Васильчиков, добросовестный служака, ждал приказов и не рассуждал. Директор Департамента полиции Лопухин пытался угадать, кто будет назначен на место Мирского, и какую позицию занять ему самому – либеральную или ретроградную. Склонялся к мысли, что придёт Витте с осторожными либералами (того же ожидали министр юстиции Муравьёв и товарищ министра внутренних дел Дурново), так что охранительного рвения проявлять не стоит. В его рабочем столе давно лежало донесение секретного агента Виноградова, внедрённого в партию эсеров и участвовавшего в сентябрьской конференции российских оппозиционных и революционных организаций в Париже. Агент сообщал о решительных настроениях радикальной оппозиции, об обсуждаемых в её среде планах военного переворота и создания Временного правительства из представителей либеральной интеллигенции. Лопухин выжидал, когда ему будет выгоднее начать расследование по столь многообещающему делу. Он знал, что под фамилией Виноградов скрывается Евно Азеф, но не догадывался ещё, что этот человек – поистине дьявольский гений провокации.

Занятые вопросами собственного благополучия и карьеры, сановники обратили внимание на разворачивающиеся события лишь 7 января. Остановить движение, уговорить сто пятьдесят тысяч рабочих (с семьями – почти полмиллиона) не ходить к царю с прошением было уже невозможно. Вечером в пятницу собрались на совещание у Мирского: Муравьев, Васильчиков, Фуллон, Лопухин, начальник петербургской жандармерии Рыдзевский, министр финансов Коковцов. Фуллон несмело предложил арестовать Гапона. Но при аресте непременно пролилась бы кровь, Гапон всё время находился в толпе и под охраной рабочих. Отвергли. Оставалось одно: выставить по городу кордоны войск, дабы преградить путь от окраин к центру, не пустить людей на Дворцовую площадь, не прогневать государя. Подробности этого плана обсуждали генералы уже на совещании у Фуллона. Стрелять, конечно, не придётся, разве что для острастки, в воздух. Но на случай всяких провокаций боевые патроны раздать. На том и порешили.

8 января, в субботу ясную и морозную, рабочие вовсю готовились к шествию. Экзальтация в окружении Гапона достигла апогея. Резолюции неутихающих собраний становились всё напряжённее, всё фанатичнее. Их нарастающий предреволюционный гомон фиксирует всё тот же журналист-социалист Этьен Авенар. Заседание в том же доме 35 по 4-й линии, ораторствует рабочий: «Если он действительно наш царь, он должен нас выслушать… Ему нельзя не принять нас… Но если он не примет нас, не захочет нас слушать, мы будем судить его народным судом. Если он прикажет в нас стрелять… (голоса в толпе: „Нужно в него стрелять!“), если он разорвёт наше прошение… (голос в толпе: „Разорвать его самого на куски!“) Нет! Мы его отдадим на суд народа!» В аналогичных тонах, только без всяких «если», была выдержана прокламация большевиков, появившаяся в тот же день. «Сбросить его с престола, выгнать вместе с ним всю самодержавную шайку».

Пока такие листовки разлетались по столице, Фуллон приказал расклеить по городу своё обращение. «Никакие сборища и шествия по улицам не допускаются… К устранению всякого массового беспорядка будут приняты предписываемые законом решительные меры». Закон предусматривал использование войск для пресечения беспорядков только в случае введения военного положения. О таковом ясного объявления не последовало. Обращение градоначальника расклеили поздно и в малом количестве экземпляров. Большинство обывателей о нём не знало. Полиция никаких распоряжений о пресечении шествия не получила.