Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916

На Невском стреляли у Казанского, у Мойки. Кавалеристы и казаки носились взад и вперёд. Толпа то заполняла Невский, то разбегалась, спасаясь от сабельных ударов. Неистовое озлобление вдруг овладело людьми – с той и с другой стороны. Разбили стёкла во дворце великого князя Владимира. Подожгли газетные киоски. Где-то уже начали громить магазины. Из репортажей Авенара: «Проходит отряд пехоты с примкнутыми на ружьях штыками. Они не угрожают толпе, но эта последняя с тротуаров кричит в бешенстве: „Опричники! Кровопийцы!“ Офицеры, выведенные из терпения, приказывают атаковать, и толпа убегает в боковые улицы». «Я проходил к Казанскому собору, как вдруг увидел толпу, охваченную паникой, стремительно бежавшую мне навстречу. Её гнал отряд казаков». «На пересечении Невского и Литейного казаки летели на нас во весь опор. Я бегу вместе с другими… Решётчатые ворота одного дома раскрыты. Я… спрятался за одной из колонн… Один казак спешился и, отдав повод лошади товарищу, набросился на молодого рабочего, упавшего на землю, и стал его жестоко бить плетью и топтать сапогами…»

По официальным данным, 9 января в ходе беспорядков погибло девяносто шесть человек, ранено триста тридцать три. По неофициальным – от шестисот до семи тысяч погибших. Вероятнее всего, что-то между девятьюстами и полутора тысячами. Лишь к вечеру следующего дня в городе всё стихло. Это была тишина бездны. Прелюдия Гражданской войны и начало русского апокалипсиса.

Метель под Мукденом

«… – Простите меня! – вдруг вскрикнул Кимеров и упал навзничь. Я расстегнул его и увидел, что низ живота его пробит, передняя косточка отбита и все кишки вышли наружу. Он быстро стал помирать… Я сидел над ним, беспомощно придерживая марлей кишки, а когда он скончался, закрыл ему глаза, сложил руки и положил удобнее». Так описывает военный врач Евгений Сергеевич Боткин один из ничтожных эпизодов самой массовой бойни из всех, какие устраивало человечество до Первой мировой войны. Смерть всего лишь одного из сотен тысяч русских и японских солдат. «Страшная песчаная метель, бившая нашим в лицо и закрывавшая всё непроницаемой мглой… помогла японскому батальону прорвать наши ряды», – объясняет Боткин. Он не знал, что вокруг Мукдена кружились другие вихри, рождённые политическими расчётами и карьерными амбициями. Тогда, как и сейчас, российская государственная элита, не задумываясь, готова была приносить в жертву своей корысти любое количество человеческих жизней.

Десять тысяч вёрст от Петербурга

Мукден – город и станция на юге Маньчжурии, на железной дороге «Харбин – Порт-Артур». Ныне в великодержавном Китае Мукден переименован в Шэньян, а Порт-Артур – в Люйшунь. Стёрта память о русском и о японском господстве. А заодно и об эпохе правления императоров маньчжурской династии, чьи могилы-курганы расположены поблизости от Шэньяна. В современном Китае не любят вспоминать о былой самостоятельности Маньчжурии, Уйгурии или Тибета… Сто лет назад поднебесная империя разваливалась на части, её хищные соседи боролись за лакомые куски. Здесь, на плоской равнине, тянущейся вдоль только что построенной железной дороги, разворачивались главные сражения Русско-японской войны.

Мукден стал центром сосредоточения русских войск после отступления из-под Ляояна в сентябре 1904 года. То странное (как вся война) полупоражение имело два важных следствия. Осаждённый с суши и с моря Порт-Артур был обречён на героическую, но бессмысленную оборону, а общественность России, до этого настроенная сверх-патриотически, как-то вдруг разочаровалась в войне, перестала ею интересоваться, лишь изредка злорадствовала по поводу неудач собственного государства, его армии и флота.

Куда более интересные дела волновали эту самую общественность, обитающую главным образом в Питере да Москве, за десять тысяч вёрст от театра военных действий. Новый министр внутренних дел, обходительный и благородный Святополк-Мирский, говоря речь в присутствии газетчиков, что-то неопределённое вымолвил про доверие между обществом и властью. В этом увидели провозвестие эры либеральных реформ. На состоявшемся в ноябре съезде земских деятелей звучали речи отъявленно-конституционные. Потом вдруг вспомнили, что 20 ноября – сорокалетие судебной реформы Александра II; по этому поводу повсеместно стали устраивать банкеты, на которых говорили против самодержавия весьма вольно, и, гордясь собственной отвагой, аплодировали социалистам. Ждали манифеста о созыве то ли Земского собора, то ли Учредительного собрания – и вознегодовали страшно, когда в царском указе 12 декабря не увидели сих заветных слов. В таковых делах прошли осень и начало зимы. 22 декабря столичные газеты сообщили о капитуляции Порт-Артура. На девятнадцатый день после этого совершилось Кровавое воскресенье. Огромную империю, шестую часть суши, затрясло в революционном припадке.