Самоубийство. Подготовка (СИ)

Библиотеки как таковой у нас не было (как и в городе, где я подпитывался книгами у соседей Пузачевых) - книги были дефицитом, и моя семья не имела к ним доступа. Поэтому сложенные в тумбе и "хельге" стопки книг были чрезвычайно пестрыми - немногочисленные книги классиков (например, Гоголя и Чехова; Гоголь и Чехов были у всех; даже если у человека не было дома библиотеки, у него были Гоголь и Чехов; даже если у человека вообще ни черта не было, то Гоголь и Чехов у него были), часто в разнобойных томах из собраний (только собрание Тараса Шевченко было полным), лежали вперемешку со всякого рода коммунистическим "трэшем". Мне, впрочем, было без разницы, что читать - когда-то я слышал определение книги как "стопки листов с текстом между двумя картонками", и в моем случае это определение было верным - я прочитывал любую стопку листов с текстом от картонки до картонки, будь то 10-й том собрания сочинений Чехова или воспоминания комсомольцев-строителей БАМа. Думаю, такая методика чтения сильно повлияла на мой кругозор - иногда я имею познания в вопросах, которые ни к селу ни к городу не пригодятся никакому здравомыслящему человеку (например, знаете ли вы, что, скрутив из листа бумаги конус-рупор и воткнув в его острый конец швейную иглу, можно поставить это приспособление на пластинку (ее предлагается вращать на карандаше, вставленном в дырку-сердцевину - но это уже высший пилотаж) и сносно прослушать музыкальное произведение? Не знаете? А я таким способом испортил не одну пластинку), вещи же очевидные и всем известные прошли мимо меня, едва задев упоминанием, скажем, в кроссворде ("Да? Надо же", - говоришь ты, когда тетка Оля уверенно отвечает на какой-то замысловатый кроссвордный вопрос); картинка моего мировосприятия похожа на одеяло из множества лоскутов: отдельные лоскуты необычайно ярки и цветасты, и в них хочется бесконечно вглядываться перед сном в поисках новых смыслов и оттенков, другие же тусклы и ветхи; какие-то дыры в моем одеяле-картине мира наспех залатаны случайно нахватанной тут и там информацией, другие же зияют так, что в них можно легко просунуть голову.

Здесь же была свалена подшивка старых журналов "Огонек", которые я тоже перечитал от корки до корки: в каждом номере несколько первых страниц посвящались встречам генсека Брежнева с другими мировыми деятелями (Никсоном, Помпиду, Вилли Брандтом, Индирой Ганди, Эрихом Хонеккером, Иосифом Броз Тито, Густавом Гусаком, Фиделем Кастро, Николае Чаушеску и Юмжагийном Цеденбалом) и были густо удобрены фотографиями "дорогого Леонида Ильича" (который приветственно махал рукой или радостно улыбался с каждой второй обложки "Огонька)", гостеприимно встречаемого этими мировыми лидерами (чаще всего фото были сделаны прямо в аэропорту, лишь с Никсоном - на балконе Белого дома), потом шла какая-то мотивирующая статья о комсомольцах на коммунистических стройках, ударниках и передовиках производства (иногда эти люди даже попадали на обложку, имея честь ротации с самим Леонидом Ильичем и Индирой Ганди), и лишь в самом конце было то, ради чего люди выписывали журнал - статья о спорте (помню большую статью про Артура Эша, американского теннисиста, когда он победил на Уимблдонском турнире - Советский Союз весьма благоволил Артуру Эшу) и кроссворд.

Мне очень нравилось читать в зале - там было много окон, из-за чего зал очень располагал к чтению в плохую погоду: вы знаете эту архетипичную картину той части мира, где на улице дождь, гроза и ветер, капли дождя и ветки деревьев стучат в окна, напоминая о том, каково сейчас на улице одинокому страннику; ты же, наплевав на всех одиноких странников, сидишь в доме, в тепле и уюте, и читаешь "Историю одного города" Салтыкова-Щедрина или гоголевского "Ревизора" - и даже бабушка тебя никуда не выгонит и не отправит трудиться на улицу в такую собачью погоду. Это летом или весной. Зимой же - что еще делать вечерами в селе, как не проводить время с книжкой и яблоками "симиренко"? Вот ты и валяешься на полу в зале, возле серванта "Хельга", перебирая по сто раз прочитанные книжки и журналы в поисках, чего бы перечитать в сто первый раз. А в соседней, "дальней", комнате в это время лежит дед с чашкой чая на подоконнике и "беломориной" в зубах (бабушка всю жизнь боролась с курением деда тем способом, что каждый раз, завидев деда с папиросой, говорила протяжно: "Ва-а-ася, не кури-и-и", что не производило на деда ровно никакого впечатления - курил дед всегда и везде) и читает газету "Труд" или книгу Альфреда де Мюссе "Исповедь сына века".